Никита Горшкалев - Бенгардийская история

Казалось, какой-то великан с тонкой душой задумал собрать какую-то фигуру типа треугольника, но так и не закончил её и сложил дворец из столбиков, где один столбик был выше другого, и расставил их – как гроссмейстер ставит на шахматную доску ферзя – изящным движением своих великаньих пальцев.

Ананд плотно закрыл за собой дверь, чтобы никакие звуки не отвлекали отца от работы: ни чудесные, ни внезапно громкие и оттого ужасные. Напряжённый труд Прабхакара требовал полного сосредоточения, а без внимания, как ни старайся, искру в себе не разожжёшь. И тигрёнок так бы и побежал дальше по своим делам, если бы не увидел на двери выцарапанную когтём надпись: «Жилище Кузнечика». Он догадывался, кто мог нанести это оскорбление, и стиснул от негодования зубы.

Разумеется, в кузнечике самом по себе не было ничего оскорбительного. Но «кузнечиком» когда-то прозвали его отца двое местных задир – Акил и Фар, двое братьев, старшие ребята, которые обучались в другой школе – школе искусного овладения искусством искры и боевыми искусствами. Прозвали за то, что Прабхакар в своей зелёной повязке, из-за его нескладного сложения, странной походки как-то вприпрыжку и вечного весёлого и мечтательного стрекотания себе под нос очень походил на кузнечика. И, чтобы проверить догадку, Ананд приложил лапу к надписи, закрыл глаза и увидел сначала неразборчиво, а спустя мгновение совершенно чётко и ясно – две голубые ниточки, похожие на те, из которых вяжут шерстяные свитера, – незримые связи. Незримые связи были тем умением, что приобретаешь сразу, как только подчинишь себе искру, – этакая основа основ.

И, не раскрывая глаз, Ананд побежал по нитям, вдыхая рыбий дух – это взрослые возвращались с рыбалки с уловом. Его нос раздразнивала рыжая, кирпичного цвета пряность, которую несли на своих прогнувшихся спинах в корзинах стайки тигриц (он видел их выгнутые оврагами спины, хотя в эту минуту не видел ничего!); он слышал, как на их головах плещется в кувшинах вода, слышал позвенивающий жеманный смех беспечно прогуливающихся молодых тигриц и бряцанье доспехов королевской стражи. Почувствовал, как ветер, подхватив песок из-под лап резвящихся совсем ещё маленьких тигрят, швырнул песок ему в мордочку – пришлось умываться на бегу.

Ананд открыл глаза, только когда две голубые ниточки почти оборвались. Старшие тигрята сидели кругом, а в круге, показывая чудеса кошачьей грации, боролись в облаке пыли двое учеников. Учитель, возвышаясь над всеми, следил за боем строгим, оценивающим взглядом: на поле боя двое его учеников, казалось, совсем не касались друг друга: один проскальзывал под лапами другого, другой уклонялся от ударов, втягивая голову в плечи, прижимался к земле, пятился, подпрыгивал и перепрыгивал через соперника, выгибаясь в прыжке. Потом в ход пошла искра, и Акил превратился в воду, расплескавшись на песке лужицей. Фар потерянно топтался по лужице, но быстро сообразил и тот час же сам стал водой. Две волны сцепились гребешками, и началась буча. Братья вернули себе свой истинный вид, свились в клубок, и клубок покатился по полю битвы. Учитель впервые туго улыбнулся и остановил бой. Братья, помятые и растрёпанные, вернулись в остальным ученикам, вскользь самодовольно и с хитрицой косясь на Ананда, всё это время наблюдавшего за уроком, который больше походил на потасовку, чем на урок.

Акил был выше Фара, и кончик левого уха у него был загнут, как краешек страницы у книги, и прирос к уху от рождения. В каждом бенгардийце всё было прекрасно, а это небольшое своё уродство Акил ненавидел до дрожи и никому не позволял не то что шутить, даже упоминать о нём. Возможно, из-за него Акил был таким несносным и злым.

«Выходит, я был прав: кузнечик – их лап дело!» – мысленно воскликнул Ананд. Но на разборку с братьями времени не было – вот-вот начнётся занятие. А сегодняшний урок обещал быть чрезвычайно интересным.

Класс Ананда расположился там же, где и всегда – в тени старого дуба. Ученики сидели кружком и все, включая учительницу Манишу, ждали только Ананда. Тигрёнок, пряча глаза, извинился за опоздание и влился в кружок, подсев поближе к учительнице.

Маниша служила живым примером бенгардийского терпения и любви. Она была нежной и мягкой тигрицей, будто слепленная из хлебного мякиша, и все её движения, будь то поворот головы или взмах хвоста, были невесомы, неспешны и изящны, как шёпот весны, и лишены всякой тяжести, быстроты и резвости. Маниша носила ту же зелёную повязку, что и все остальные взрослые бенгардийцы, но тигрицы повязывали повязку несколько иначе, чем тигры: бенгардийки полностью закутывались в неё, оставляя открытыми лишь голову. Хвосты они покрывали расписными чехлами.

Учительница дождалась тишины, выпрямилась, приподняла подбородок, согнула кончик хвоста петелькой и заговорила с учениками, как с равными себе, сказительным, тихим, почти материнским голосом. Если бы вы там были и прислушались к тому, что сказала учительница, то, скорее всего, обладай вы острым, музыкальным слухом, расслышали бы бенгардийскую речь: «Мрао уруррма» – что означало: «Приветствую, ученики». А ученики отвечали ей: «Мрао урур» – «Приветствую, учитель».

Учительница поклонилась ученикам – так кланяется хрупкий цветок, когда с него улетает бабочка. Ученики поклонились в ответ. Полной грудью вдохнув прохладный, ещё не иссушенный зноем воздух, она спросила:

– Скажите мне, как чувствует ваше сердце в это благословенное нашим артифексом, Белой Матерью-тигрицей, утро? А ваша душа? А ум ваш – чист?

Учительнице ответила мечтательным, заоблачным голоском одна из учениц:

– Моё сердечко сегодня, как капелька росы. А душа легче пуха. Мой ум – чист.

– Моё сердце жаркое, как южный плод. Моя душа парит, как заряженное молнией облако. Мой ум чище чистого, – бойким голосом отозвался другой ученик.

Дошла очередь и до Ананда. Он хоть и сидел ближе всех к Манише, по левую лапу от неё, но отвечал последним:

– А моё сердце в это утро, как увеличительное стекло. Душа стремится к учению, как стрела. Мой ум… – он на мгновение запнулся, вспомнив о проделке Акила с Фаром, но закончил: – Мой ум теперь тоже чист.

Маниша выслушала всех молча, не перебивая. Любой другой учитель в любой другой школе, возможно, сказал бы, что сердце, горячее, как южный плод, и душа, парящая, как заряженное молниями облако, – не совсем то, что было нужно для сегодняшнего урока. Но учительница Маниша хотела, чтобы её ученики учились на собственных ошибках, а душевное, сердечное и умственное расположение в сию же секунду не изменишь. Ничего она не сказала и про запинку Ананда, потому что верила, что всё было так, как он сказал: бенгардиец, маленький или взрослый, никогда не станет обманывать другого бенгардийца, и все отношения в Бенгардии строились на доверии.