Лия Спеллман - Монета и сталь

Чувствуя, что у типа имеются деньги, Тристл решила немного обнаглеть: если повезет, сорвет куш побольше, а если нет – какая разница? Такой секретный заказ наверняка подразумевает, что больше они не встретятся.

– Его было очень сложно найти, – девочка кивнула на украшение, почти мгновенно затерявшееся в складках одежд. – Меня могли поймать.

– Я заплатил тебе именно за то, чтобы этого не произошло, – спокойно отозвался так и не представившийся заказчик.

Он чуть наклонил голову, и девочке стало не по себе: глаз незнакомца не было видно, зато его взгляд чувствовался кожей. Справляясь с неприятным ощущением, Тристл быстро осмотрела мужскую одежду еще раз, пытаясь найти хоть прозрачный намек на то, кто он такой. Безуспешно: всё равно что смотреть на манекен, облаченный в безличные тряпки.

– Я думаю, ты нашла что-нибудь себе по вкусу. Правда ведь?

По повороту головы стало ясно, что заказчик смотрит на ее левый карман, где пряталась вещица, сметенная с полки скорее по привычке, чем по нужде. Нюх у него на эти предметы, что ли? Тристл повела плечом, чтобы курточка прикрыла карман и скрыла содержимое от охочего до странных штуковин незнакомца.

– Возможно, – уклонилась она от ответа, словно от выпущенной арбалетной стрелы. – Но я говорю про… Про деньги.

Последние слова дались ей трудно, словно в горле встал ком, и когда они уже были озвучены, девочка прикусила язык. От мужчины исходила безмолвная угроза, и последнее, чего ей хотелось – это оказаться где-нибудь в канаве с обчищенными карманами и без признаков жизни. На надгробии (которое никогда не поставят, потому что она одинока, и некому этим заняться) была бы выведена одна-единственная надпись: «погублена собственной жадностью».

Тристл была не робкого десятка, но от последовавшего молчания даже у нее пошли мурашки. Может, бежать, пока не поздно?

Неожиданно мужчина фыркнул. Подумал немного, а потом и вовсе разразился смехом: открытым и на удивление мелодичным.

– А ты смелая! – заметил он, отсмеявшись. Не обращая внимания на то, что девчонка аж сжалась от такого непредсказуемого поведения и теперь поглядывала на него расширившимся глазами, он полез в карман. – Лови серебряник за наглость.

Тристл едва поймала монету: держа ее в ладонях, сложенных в ковш, и не веря происходящему, она смогла оторвать от нее взгляд только через полминуты.

Переулок был пуст.

В свое убежище девочка бежала почти вприпрыжку, и только нежелание привлекать к себе лишнее внимание усмиряло ее темп. Лужи под ногами не раздражали Тристл, как обычно, а только веселили; шлепая по ним так, что брызги летели во все стороны, она думала только о том, что сможет позволить себе на эти деньги. Обычно ее улов едва ли составлял треть суммы, сейчас отзывавшейся звоном монет на каждое движение поясной сумки. Кожаные завязки были стянуты как можно туже, чтобы исключить даже малейший шанс потери своего богатства.

– Можно купить теплое одеяло. Или нет, лучше так: натаскаю досок с порта, укреплю жилище и достану себе новую кровать, – размечталась воровка, продолжая путь в тенях засыпающего города. – А еда! Я смогу неделю питаться так, как захочу. Пойду в таверну к Дикому Биллу, закажу пирог с говядиной и почками…

Раскат грома заставил девочку вжать голову в плечи и ускориться: блаженные размышления о еде прервала стремительно ухудшающаяся погода. Оно и к лучшему, иначе недолго было и захлебнуться слюной.

Роскошным место обитания Тристл не назвал бы даже глухой и слепой: если уж на то пошло, и «сносным» охарактеризовать его можно было только с натяжкой. «Дом» представлял из себя глухой закуток между Пешей и Монетной улицами, и найти его мог только тот, кто точно знал, что он здесь находится. Другими словами, никто, кроме воровки. Чтобы добраться до убежища, Тристл каждый раз задерживала дыхание и проползала между двумя стенами, плотно прижавшись к одной из них. Когда она станет взрослее, придется придумывать какой-то обходной путь, но пока что худенькая четырнадцатилетняя девчонка пробиралась без проблем, и последовать за ней могли разве что крысы.

Сыро, тесно и не очень уютно. На железных балках лежал прохудившийся матрас, весь в дырках, словно сыр; и это жалкое подобие кровати промокло насквозь, будто на него перевернули ведро воды.

– Да чтоб вас орки сожрали, – возмутилась Тристл, бросаясь к спальному месту и поправляя тканевый навес над ним.

Она стащила с кровати матрас и перевернула его, чтобы вода стекала на балки и вниз, на камень, выложенный в переулке. Неимоверно хотелось лечь спать: сегодняшний день выжал из нее все силы. Девушка на секунду прикрыла глаза, чтобы собраться с духом, потерла ладони друг о друга и почти вплотную приставила их к промокшей ткани.

– Ну дава-ай, – шепнула она, дергая плечами и придвигаясь ближе к навесу, чтобы дождь перестал ее доставать.

Покалывание на самых кончиках пальцев было таким слабым, что Тристл даже не сразу поняла, что заклинание работает. Шумно сделав вдох и выдох, девочка приказала себе собраться и усилила чувство в руках, представляя, что ее подпитывают элементы земли и воды. Это было не так сложно – всё-таки она сидела на корточках практически на голой земле и под открытым небом. Пульсации от разогретых ладоней разошлись по всему телу, на мгновение согрев Тристл, и ткань быстро начала подсыхать.

– Вот так, – вполголоса сказала она так ласково, будто говорила с непослушной лошадкой.

Крохи магической энергии, которые девочка направляла на бытовые заклинания, острый слух и виденье во тьме: всё это было с Тристл столько лет, сколько она себя помнила. Своих родителей она не знала, но догадывалась, что один из них мог быть эльфом. Хоть кончики ее ушей и не были характерно заостренными, других объяснений своим способностям она не находила. Впрочем, далекая от сокровищницы знаний и никогда не выходившая за пределы города Тристл и не стремилась к познанию своего «я»: обычно ее голова была забита раздумьями о том, как дожить до следующего дня.

Когда спальное место стало более или менее пригодным для использования, девочка пошарила рукой под кроватью и вытащила наружу холщовый мешок, где она хранила небольшой запас еды – жесткий кусок хлеба и ломоть сыра, уже надломленного с одной стороны.

– Не пир, конечно, – признала девчонка, с аппетитом жуя скудный ужин, – Но скоро я куплю себе еду, и никто даже не попытается заграбастать меня охранникам, потому что я «ворую». Сами бы попробовали на улицах пожить, пф-ф.

Часть денег она спрятала в выемке в стене, позже прикрытой шатающимся камнем из общей кладки, и сейчас свободной рукой ощупывала карманы, радуясь их непривычной тяжести. Что-то обожгло ее, и она резко отдернула пальцы; в ответ левый карман начал светиться, будто ранее девочка положила туда светлячков.