Дебора Ж. Маррадзю - Эван Картье. В погоне за золотым сечением

Мои брови выгнулись вопросительной дугой, но я прекрасно ее понял. Бабуля всегда была верна себе, и годы ничего тут не изменили. Кажется, бунтарство, скрытое глубоко в душе, как она выражается, всегда было наследственной чертой в нашей семье.

– Я ответила ему, что нечего меня учить. Да за кого он себя принимает? Я сама прекрасно знаю, как с тобой обращаться! К счастью для него, это был телефонный разговор, а то…

– Успокойся, бабушка, все нормально. Забудь.

Надо было угомонить ее, а то она могла потребовать привести ее в школу и познакомить лично с пресловутым месье Мартином. А мне этого совсем не хотелось. Я поцеловал ее в лоб, а в ответ она погладила меня по щеке – очень по-матерински. Всего несколько секунд – и мое сердце снова согрето. Про звонок учителя мы забыли, словно его и не было. Бабушка всегда мне доверяла, а я просто не мог от нее ничего скрыть.

– Я зашел в магазин по дороге домой. Купил твои любимые шоколадные конфеты. Ну те, в кокосовой стружке.

Бабулины глаза загорелись: я знаю, чтó именно она любит, поэтому каждый раз покупаю ее любимые лакомства.

– Ого, спасибо. Не стоило.

И она нежно улыбнулась. После смерти отца все наследство оказалось на банковском счете, замороженном до моего совершеннолетия. Но при жизни он оформил на себя страховку, которая полностью покрывала наши текущие расходы. А мне больше и не надо, лишь бы бабушка была рядом – больше у меня никого не осталось. Лишь бы она была со мной, а остальное приложится.

– Пустяки, не беспокойся, – ответил я и пошел за конфетами.

Я выложил конфеты на тарелочку и вернулся к бабуле. Она тут же взяла одну и, едва развернув пластиковую обертку, проглотила ее. Я так рад, что могу подарить ей несколько мгновений мимолетного счастья после трагедии, которую она пережила. Так не должно быть. Дети не должны умирать раньше родителей. Каждую ночь, когда бабуле кажется, что я уснул, из ее комнаты доносятся всхлипывания, а пустота в моем сердце растет вместе с ее горем. Очень тяжело, когда ничего не можешь поделать. Мне бы так хотелось помочь бабушке – все бы на свете отдал ради ее счастья.

– А вообще как день прошел? – спросила бабушка, похлопав по сидению дивана, то есть приглашая меня сесть рядом.

– Как обычно, – ответил я, усевшись.

Она взяла меня за руку и крепко сжала. Я сжал ее руку в ответ. Ничего особенного, но от подобной нежности можно задохнуться. Я терпеливо выслушал, как прошел ее день. Бабуля обожает рассказывать сюжеты телефильмов, которые смотрит после обеда, а я обычно слушаю и безмятежно улыбаюсь. Как хорошо. Действительно хорошо. Конечно, она смотрит одни мыльные оперы, но главное – ей нравится. А раз она счастлива, я тоже счастлив.

– Ой, совсем забыла, – спохватилась она, взяв со стола конверт и протянув мне. – Это лежало утром в почтовом ящике.

Я взял конверт и нахмурился: ни адреса, ни марки. Просто мои имя и фамилия, нацарапанные кое-как черным фломастером. Странно. Я встал и поцеловал бабушку в лоб.

– Спасибо, пойду к себе.

Она кивнула и вернулась к своему чаю. Я поднялся по лестнице, не переставая вертеть странное послание в руках. Кто-то сам, лично положил конверт в ящик, потому что на нем не было ни одной почтовой печати. Усевшись за стол, я резким движением вскрыл письмо. Внутри – записка и флешка. Записка написана папиным круглым почерком, я узнал его. Черные чернила, белая бумага. Только что за бред? Снова мое имя и набор цифр на обрывке: 91195172225. У меня подступил ком к горлу и участилось дыхание. Шок. Я закрыл глаза и представил отца. Я скучаю. До смерти скучаю по нему. Открыв глаза, я погладил буквы, написанные папиной рукой.

Глубоко вдохнув, я решился посмотреть, что там на флешке, и вставил ее в слот. После короткого «БИП» на экране появилась фотография, и я замер. Снимок занимал все место на флешке. Я не мог сдвинуться или оторвать от него глаз. Папа. Улыбается. Счастливый. И такой живой. Нечем дышать. Картинки из прошлого пронеслись перед глазами. Я точно помню, когда была сделана эта фотография. Мы с ним вместе взобрались на вершину горы у моря во время последних каникул в Италии. Я молча разглядывал наши лица. Резко щелкнув по крестику в правом верхнем углу, я все-таки закрыл болезненное воспоминание. Фотография исчезла. С силой выдернув флешку из слота, я решил взглянуть на нее поближе: черная, с колпачком – самая обычная. Разочаровавшись, я кинул ее к остальному хламу в ящике стола. Закрыв глаза и массируя пальцами веки, я из последних сил пытался разгадать эту загадку. Кто отправил мне это? Зачем кому-то вообще понадобилось присылать мне письмо? Как оно оказалось в ящике? Никаких зацепок. На флешке только фотография. Часть моего прошлого. Мне хотелось кричать, пока голос не сорвется. Никогда больше я не увижусь с отцом. Слишком поздно. Он умер. Эта правда держит меня за горло.

Вдохнуть.

Задержать.

Медленно выдохнуть.

Так дышать меня научили врачи в случае панической атаки. Выдохнуть. Полностью выдохнуть. Скрестить руки и дышать ровно. Понемногу я овладел собой. Пустота в сердце словно черная дыра: она поглощает все вокруг, в том числе и меня самого.

За несколько минут вся моя жизнь погрузилась в кромешную тьму. Как по щелчку пальцев, она разбилась на мелкие осколки – я, я сам разбился на тысячу осколков. Полицейские говорили, что он не мучился. Что автокатастрофа, забравшая у меня отца, убила его мгновенно. Тело было невозможно опознать. Слишком много травм. На меня нахлынул поток сожалений и воспоминаний. Вся жизнь теперь вертелась вокруг моей утраты. Я не понимаю, почему все эти ужасные вещи происходят именно с моей семьей. Сначала умерла мама из-за обвала на археологических раскопках, где она работала, теперь – отец. У меня затряслись руки: до сих пор слышу те слова полицейских.

Автокатастрофа.

Все сгорело.

В состоянии алкогольного опьянения.

В итоге они решили, что отец просто оказался не в том месте не в то время. Какой-то пьяный парень вел слишком быстро, не остановился на светофоре и влетел в него на большой скорости. Виновник тоже мгновенно скончался. И все вернулось на круги своя, словно ничего и не было. Жизнь продолжается, вот только я так не могу. Ничто не будет как прежде. Я взглянул на одну из немногих семейных фотографий, обрамленную и висевшую на стене: мама и папа держат меня за руки, каждый со своей стороны. К горлу подступил ком при виде этой картины семейного счастья, о котором я и понятия не имел: просто был слишком мал, чтобы запомнить тот день. В глазах защипало. Значит, вот-вот расплачусь, как и всякий раз, когда вспоминаю о родителях. О каждом мгновении, которое мы не пережили, которое нам уже не пережить. Об утрате, ставшей уже настырной спутницей моей жизни. По щекам потекли слезы – и я расплакался, сидя в тишине. Глаза застилала пелена, я стиснул зубы. Вдруг телефон завибрировал на кровати. Эсэмэска от Луизы. Я вытер слезы тыльной стороной ладони и высморкался.