Нина Артюхова - Светлана. Белая коза Альба

Светлана сидела у окна, подперев руками подбородок.

Большое багровое солнце скрылось за лесом. Закат был тревожным. Лохматые тучи метались по небу, как языки пламени, раздуваемые ветром. На востоке небо было спокойное, прозрачно-синее, там медленно вставала луна, такая же большая и круглая, как солнце. И казалось, что поезд убегает от тревожного зарева войны и торопится навстречу спокойной луне, в мирную жизнь…

В вагоне темнело, соседи дремали в разных позах: кто сидя, кто лежа.

– Ложилась бы ты, – сказал Костя.

Светлана зевнула и спросила:

– А вы?

– Я здесь посижу.

Она стала устраиваться – подложила вместо подушки под голову узелок.

– Где шинель твоя? – спросил Костя. – Накройся. Ночью холодно будет.

– Какая шинель?

– Которую тебе Федя дал.

– Так она же в машине осталась.

– Эх, ты! – с досадой сказал Костя. – И я, дурак, плохой нянькой оказался.

– Я же не знала, что мне ее насовсем дали, – оправдывалась девочка. – Не могла же я взять… казенное имущество!

– Ладно уж, спи! – Костя накрыл ее своей шинелью и опять сел в угол.

– Что вы, зачем вы? Вам холодно будет.

– Не будет холодно. Спи.

– Нет, будет! Не возьму ни за что! У меня кофточка теплая.

Она села и отодвинула шинель.

– Вот что, Светлана, – сказал Костя. – Хватит тебе своевольничать. Говорят – так надо слушаться. «Кофточка теплая» – без единой пуговицы! Нужно же было так откромсать неаккуратно, прямо «с мясом»!

– Вы знаете, почему я их отрезала!

Она легла, повернувшись лицом к стене.

Костя молча закрыл ее шинелью до самого подбородка. Светлана молча отбросила шинель.

– Лежи смирно, кому говорят! – прикрикнул Костя. – Нянчиться с тобой!

На этот раз Светлана исчезла вся, с головой, и под шинелью стало совсем тихо. Потом послышалось приглушенное всхлипывание и начал вздрагивать левый погон, который пришелся сверху.

Сержант кашлянул на своей полке.

Костя поднял голову и встретил его неодобрительный взгляд. С независимым видом Костя закурил и вышел в коридор. Он вернулся очень быстро, не докурив папиросы.

Сержант молчал и деликатно смотрел в потолок. Костя присел на скамейку. Левый погон продолжал потихоньку вздрагивать. Костя положил на него руку и сказал:

– Ну, перестань, не обижайся на меня, Светлана!

Светлана всхлипнула судорожно и громко.

– Ну-ну! – Костя просунул руку под шинель, нашел и погладил горячую, мокрую щеку. – Честное слово, нечаянно вышло. Не сердись!.. Не сердишься?

Маленькая рука нашла его руку и ответила легким пожатием: «Нет!»

– Будешь спать, да? – спросил Костя.

Рука ответила: «Да, буду спать, вот доплачу еще немножко и буду спать».

Светлана действительно очень быстро заснула.

Заснул и сержант после того, как Костя решительно отказался воспользоваться его шинелью и верхней полкой.

А для Кости это была очень длинная и очень беспокойная ночь. В особенности холодно стало перед рассветом. Костя то сидел, поджав под себя ноги, то выходил в коридор и шагал от окна к окну. Впрочем, в коридоре казалось еще холоднее – от лунного света.

Костя старался думать о Москве, о скорой встрече, но рука болела так, что даже думать мешала.

К утру трава за окном стала серебряной, а картофельная ботва на полях почернела и съежилась.

Косте иногда казалось, что он засыпает. Он даже начинал видеть сны: поезд подходил к московскому вокзалу, мама и Надя встречали его и радостно говорили: «Костя! Костя!» И почему-то еще мужским голосом: «Товарищ младший лейтенант!»

Костя открыл глаза. Поезд стоял. Светлана теребила за плечо:

– Костя, идите, только сейчас же, как можно быстрее, идите на станцию! Больница совсем рядом – вот она, отсюда видно!

Там очень хорошая докторша. Василий Кузьмич ей все рассказал про вас, что вы не хотите, чтобы вас в госпиталь… Она сказала: «Пускай приходит, я его не съем!»

– Какой Василий Кузьмич? – спросил Костя.

Ах да, сержант с верхней полки. Уже подружиться успели!

– Спасибо, товарищ сержант, только как же я пойду? Тогда пойдем вместе, Светлана, и возьмем вещи, ведь поезд…

– Здесь долго будем стоять, – сказал сержант, – часа два…

Светлана перебила:

– Василию Кузьмичу сам начальник станции сказал. А докторша говорит, что у вас, должно быть, остался осколок в руке и может начаться нагноение. Она говорит, что это опасно!

Костя встал, сержант накинул ему шинель на плечи:

– Оденьтесь, мороз был утром. Вот этот белый дом, вторая дверь. Видите?

Костя только сейчас заметил, что на Светлане надет ватник, в котором она совсем утонула, как в шубе.

– Откуда это у тебя?

– Докторша дала. Она очень хорошая.

– Ты говорила – Василий Кузьмич к ней ходил?

– А мы вместе.

Костя не возвращался так долго, что Светлана уже начала опасаться, не опоздал бы он на поезд. Наконец он вошел и, улыбаясь, протянул Светлане руку, ладонью кверху:

– Вот, посмотри: на память мне дала. Правда, что хорошая докторша.

На ладони лежал крошечный зазубренный кусочек металла. Светлана осторожно взяла его. Лицо ее было очень серьезно.

– Такой маленький, а как больно от него было!.. Костя, как по-вашему, кончится когда-нибудь война?

Костя спал. Он отсыпался за обе эти бессонные ночи и за много других бессонных ночей. Спал то сидя, то лежа; просыпаясь, удивленно повторял слова соседа-сержанта: «Сколько может человек спать?!» – и сейчас же засыпал еще крепче. Окончательно проснулся Костя, когда кто-то громко сказал в коридоре:

– Через два часа Москва!

Светлана, аккуратно причесанная, с подвернутыми рукавами нового ватника, наглухо зашивала свою кофточку без пуговиц, превращая ее в джемпер. Потом стала смотреть в окно.

Костя узнавал и не узнавал подмосковные дачные места. Тут налево должна быть станция – нет станции, один фундамент, над которым колышутся седые травинки. Поредели леса. Далекие деревни стали видны теперь из окна поезда. Вплотную к большим колхозным полям жмутся маленькие кусочки земли, прямоугольные и квадратные. Женщины, одетые по-городскому, неумело копают картошку. Это индивидуальные огороды москвичей. А подальше, на холме, – скромный памятник. Много их уже встречалось и раньше. Они все одинаковые: небольшая пирамидка и красная звезда наверху.

Вот и кончились поля, уже Москва начинается.

Все высокие здания изуродованы грубыми пятнами камуфляжа, чтобы казаться издали (и сверху) чем-то менее значительным.

В городе совсем нет заборов; только по линии деревьев и кустов можно понять, где они были прежде. Сады выходят прямо на улицу. А в садах больше грядок, чем клумб, и всюду, где должна была расти просто трава, и даже там, где ничего никогда не росло, растет картошка.