Фарида Мартинес - Счастье на дне оврага

– Давай присядем на скамейку, – предложила Антонина Михайловна и с упоением вдохнула ночной прохладный воздух, – уж больно вечер хорош!

– Кому как, – девушка пожала плечами.

Минутное волнение отпустило Надю так же быстро, как и охватило, и бабушка с внучкой, пройдя по неосвещенной тропинке, вышли за ворота. У забора стояла простая деревянная скамья на двух поленьях. Невдалеке горел единственный на несколько домов фонарь, чей свет едва рассеивал мрак вокруг, а дальше лежала кромешная тьма, разгоняемая дальше по улице таким же одиноким тусклым фонарем. Глушь и тишь, скука смертная, и только желтые квадраты окон да голоса гуляющей молодежи вдали говорили о том, что здесь все же живут люди.

Надя присела на скамью и поджала ноги. Сквозь тонкие джинсы ощущалась прохладная поверхность доски. Антонина Михайловна уселась рядом. С минуту обе молчали, одна – в сердцах ругая судьбу за злую шутку, другая – наслаждаясь тишиной.

– Ну, что, солнце, как дела? – вкрадчиво спросила пожилая женщина.

– Какие уж там дела, – Надя тяжело вздохнула. – Закончилась моя жизнь, так и не начавшись.

– Вот как? – медленно произнесла бабушка и с пониманием кивнула. – Что же теперь будешь делать до восьмидесяти лет?

Надя посмотрела на Антонину Михайловну, желая упрекнуть ее за неуместную шутку, но та выглядела совершенно серьезной.

– Бабушка, ты не понимаешь…

– Куда уж мне!

– Я серьезно, бабуль.

– Ну, надо думать. Ты лучше расскажи, что случилось, а там посмотрим, понимаю я или нет.

Надя сплела длинные пальцы между собой в причудливую буклю и закусила губу. Единственным, что волновало ее все эти дни, было расставание с Робертом, но после вопроса, заданного бабушкой, она поняла, что не хочет говорить об этом. Зато перед глазами возникла семья, их холодность по отношению друг к другу, непонимание, и жгучая горечь объяла сердце.

– Бабуль, скажи, всегда будет так больно? – Надя сжалась, скрестив руки на груди, словно от холода.

– Смотря как больно.

Надя взглянула на бабушку пронзительными, кажущимися совершенно черными в темноте глазами. Точно такими же, как у отца, отличавшимися лишь отсутствием очков.

– Ну так, что внутри все сжимается, и кажется, что вот еще чуть-чуть – и умрешь.

– Нет, солнце, со временем ты научишься относиться ко всему спокойнее, – Антонина Михайловна обняла Надю за плечи и только тут заметила, как та дрожит.

– Иногда мне кажется, что ты одна на всем свете меня понимаешь, – Надя прижалась к бабушке и положила голову ей на плечо. – Если бы не ты, я предпочла бы вырасти в детдоме.

– Что ты такое говоришь, Надя? – Антонина Михайловна слегка тряхнула ее за плечи. – Вот тут уж ты сама не понимаешь, чего болтаешь!

– А что, разве ты не видишь? Они же совершенно сухие! Я трачу столько сил на то, чтобы докричаться до них!

– Ну, иногда нужно гораздо больше сил, чтобы промолчать, как ты считаешь?

– Ух, бабушка, тебя не переспоришь, – Надя отвернулась, закусив губу, но через мгновение снова взглянула на женщину. – Они же не умеют любить. Маме вообще все равно, где я и что делаю. Папу, кроме ровных занавесок и чистых окон, больше ничего не волнует. А про Пашку я вообще молчу. Повезло же с таким чурбаном в одной семье родиться!

– Ты ошибаешься, Надя, – Антонина Михайловна прислонилась спиной к забору. – Если они не похожи на тебя, это не значит, что они тебя не любят. Просто не могут это показать так, как тебе этого хотелось бы. Не осуждай их. Ты же не знаешь, что привело их к тому, какие они теперь.

– Так почему они мне не говорят об этом? Я же готова их выслушать! Но у нас дома всегда говорят либо о еде, либо о погоде. Ну, или папа рассуждает о политике и несправедливости мира, – она сделала жест рукой, словно оратор перед публикой, и состроила серьезную гримасу. – А мама молчит и смотрит в пол. Как будто у них внутри все сгнило и вообще никаких эмоций не осталось!

– Не всем легко открыть свою душу, Наденька. Тем более, своему ребенку. Кому хочется выглядеть слабым в глазах того, кто сам меньше и слабее? И ты поймешь все это в свое время.

– Сомневаюсь, – ответила Надя и, опустив глаза, стала ковырять шлепанцами землю под скамейкой. – В другой жизни, наверно. А в этой мне суждено сгинуть в этой дыре.

– Какая же это дыра? – наигранно возмутилась бабушка. – Мы здесь с твоим дедом столько лет прожили рука об руку и были очень счастливы, между прочим. Знаешь такую пословицу? Не место красит человека, а человек – место, – она запрокинула голову и мечтательно посмотрела на небо. – Люблю эту тишину! И твой дед Толя, земля ему пухом, тоже любил. Помню, он часто повторял, что черпает силы и энергию от земли. Мол, стоит только дотронуться или встать босой ногой, как тут же усталость как рукой снимает и хочется жить. А вот город, наоборот, обесточивает. Ни тишины там тебе, ни чистого воздуха. Одна беготня, да усталые лица вокруг.

– Да здесь же скучно до тошноты! А в городе столько всего! Вышла из дома – и одни развлечения вокруг. Не надо в огороде батрачить, все в магазине можно купить и не париться.

– Скучно, потому что хочется всего и сразу. А когда этого нет, начинаешь страдать. Но запомни, Надя, душа не в развлечениях развивается, а в труде.

– Ба, ну какая душа? – перебила бабушку Надя. – Вот стану старой, подумаю о ней. Мне же всего четырнадцать! Мне нужны развлечения! Или ты хочешь меня в монастырь загнать, нацепить черное платье до пола и платок на голову? – Надя неожиданно рассмеялась, представив себя в новом образе.

– Ну, уж нет, – Антонина Михайловна замотала головой и тоже засмеялась. – Тем более лето на дворе. Будут тебе и развлечения и приключения, вот увидишь!

– Приключения? – Надя хмыкнула. – Ну, это ты загнула, конечно.

– А что? У нас здесь много молодежи. Кто-то на лето приезжает, да и своих полно. Ко мне всю зиму ходят ребята по математике заниматься. Мне и на пенсии отдохнуть времени нет.

– Так ты тут подрабатываешь втихаря? – Надя шутливо ткнула бабушку локтем в бок.

– Надь, честное слово, обижусь! – Антонина Михайловна так же шутливо нахмурила брови. – Бесплатно ходят. Я ж одна тут. Вы далеко. А с ними у меня смысл жизни появляется. И голову в строю держать помогает. Глядишь, старческого маразма не будет, – она улыбнулась. Затем неожиданно серьезно добавила: – Нам с твоим дедом Бог одного только Ваню дал, а я все мечтала о четверых. Но не вышло. Так что любым детям: своим, чужим, дверь всегда открыта, – женщина грустно вздохнула и перевела затуманенный взгляд на мотыльков, кружащихся в свете уличного фонаря.

Надя мельком взглянула на бабушку и по печальным, задумчивым глазам поняла, что та мыслями унеслась далеко в прошлое, в те времена, когда муж ее, любимый Анатолий, был жив. Они дружили с малых лет. Парнем и девушкой гуляли за ручку, бегали купаться на реку. А потом Анатолия забрали в армию. Он служил под Казанью, а Антонина его ждала. Потом они поженились, а когда родился Иван, переехали в Ульяновск. Там прожили довольно долго. А оттуда по долгу службы Анатолия переехали в Казань. Антонина во всем поддерживала мужа, была ему верной попутчицей и другом. Работала то в одной, то в другой школе учительницей математики. По законам военной службы Анатолий рано вышел на пенсию, и они вернулись в родное Абдулково. Вся деревня завидовала их счастью. Они не ругались, дружно и с усердием работали, как и в молодости, выходили гулять по вечерам под ручку. Люди много толковали о них, не понимая, как можно жить так мирно, когда вокруг такая разруха, бедность, разваливающийся колхоз, отсутствие дорог и газопровода. Подслушивали под забором, не донесутся ли звуки ругани, а то и пьяной драки. Однако, к всеобщему сожалению, ничего подобного в доме Перовых не было и в помине.