Лейна Шак - Дети Света

Через несколько минут Хам вернулся. Он заглянул в комнату, положил какую-то бумажку на письменный стол, постучал костяшками по столешнице и, не глядя на Герда, произнес:

– С этого года пропускать Предстояние без осмотра и заключения специальной инспекционной комиссии нельзя. – Потом развернулся и вышел.

Герд потянулся за бумажкой. Это была справка, освобождавшая его от бдения в этом году за подписью штатного врача-инспектора, фамилии он не разобрал. На лбу выступили капли холодного липкого пота, Герд не сдержал вздоха. Он еще даже не приступил к выполнению самой опасной части своего плана, а уже чуть не попался. Все, конечно, обошлось, но то ли еще будет впереди – так много всего, что могло пойти прахом. Например, он мог грохнуться в обморок где-нибудь по пути в библиотеку.

В десять вечера, когда в любой другой день уже никто не посмел бы выйти из дома, все, включая прислугу, покинули квартиру. Герд остался один. Действуя, как во сне, он натянул на себя старую серую тренировочную школьную форму, которая была ему уже мала: щиколотки и запястья торчали наружу, ветровка на молнии трещала по швам, не давая продохнуть. В руках Герд сжимал импровизированную маску, загодя сшитую им из куска старой мешковины, позаимствованной у Олвы в кладовой. Герд осторожно выскользнул из комнаты и, прекрасно сознавая, что услышать его некому, на цыпочках прокрался в гостиную. Было темно и тихо. На ощупь он добрался до прихожей. Перевел дыхание. Теперь ему предстояло найти пропуск.

Хам всегда носил его во внутреннем кармане делового пиджака. На Предстояние же он отправился в парадном, следовательно, деловой пиджак должен был остаться висеть на вешалке. Вместе с пропуском. Пропуск на причастии Хаму был ни к чему. Теоретически. Герд облизал губы, сжал и разжал кулак, заставляя кровь прилить к непослушной холодной конечности, и протянул руку к тому, что по очертаниям напоминало пиджак. Пальцы, подрагивая, медленно ощупали ткань. Потом замерли. Герд извлек из внутреннего кармана тонкую легкую пластиковую карточку и переложил ее себе. Это и был пропуск. Герд сглотнул и покинул дом.

Город обрушился на него гулом многотысячной толпы и почти сбил с ног. Герд стоял на крыльце, вцепившись в перила так, что побелели костяшки, и смотрел на реку людей, проплывавшую мимо него. Улицы были наводнены населением, стекавшимся на главную площадь для того, чтобы ровно в полночь предстать перед своим Диктатором. Герд не мог ступить ни шагу. У него была агорафобия. Именно от страха перед толпою на ночных бдениях у него случались приступы, которые позволяли ему избегать процедур до этого самого момента. Но сейчас все было иначе, сейчас ему нужно было преодолеть себя и присоединиться к общему движению. Герд отчаянно призывал все свое самообладание, всю волю, чтобы просто разжать руки, отпустить перила и спуститься со ступенек. Но он не мог. Глаза его бешено вращались, рот был разинут.

И тогда он стал думать о Даяне. О ее чудесных волосах. Улыбке. Веснушках. В ушах зазвенел ее смех. Она снова, как и во сне, стояла под пологом шатра и манила его рукой. Герд потянулся ей навстречу, сделал несколько неуверенных шагов с крыльца и влился в человеческий поток, не замечая, что так и продолжает сжимать в руке маску.

Двигаться ему нужно было в одном направлении с толпой – библиотека находилась как раз на площади имени Диктатора. Настоящего имени которого никто не знал, оно хранилось в строжайшей тайне и считалось священным, а произнесение его вслух – святотатством. Употреблялись только его титулы: чаще всего Великий Диктатор или просто Диктатор.

По пути следования Герда повсюду встречались растяжки с лозунгами и транспаранты в честь праздника, но не было ни одного изображения Диктатора. Как он выглядел, тоже никто не знал. Во всяком случае, Герд таких людей не встречал. Может, Хам их знал, но тогда, он никогда не распространялся об этом даже Гере, иначе она бы уже давно проболталась о таком знакомстве. И вообще, любые изображения Великого Диктатора, будь то фотографии или сделанные каким-то иным способом портреты, а также догадки на эту тему, были категорически воспрещены. Также на всем протяжении обоих столетий никто не знал и того, как, когда и по какому принципу один Диктатор сменял другого на столь высоком посту. Уж не по итогам всенародного референдума точно.

И ни на каких общественных мероприятиях Диктатор самолично никогда не появлялся. Даже на Предстоянии, посвященном всецело ему одному. Во-первых, считалось, что будет несправедливым, если только жители столицы смогут наслаждаться его благостным присутствием на процедуре, а остальные граждане государства по причине удаленности – нет. Порождать таким образом зависть и взаимную неприязнь среди населения было бы слишком жестоко. На это Диктатор пойти не мог. Во-вторых, банально ради его безопасности. Иногда на бдениях толпа так неистовствовала, что власти благоразумно опасались, как бы она его в экстазе не растерзала. Было бы глупо допустить подобное. Ну и, в-третьих и самых главных, этим достигался эффект того, что Диктатором мог оказаться кто угодно, когда угодно и где угодно, только он при этом остался бы неузнанным, а, значит, «всегда нужно бодрствовать», гласили в эту ночь вывески, и «ты никогда не можешь быть в безопасности», добавлял про себя Герд.

Конечно, при таких условиях можно было бы вообще усомниться в существовании этого самого Диктатора, но почему-то Герд был уверен, что он существовал. Он был реален. И от одной мысли об этой личности его начинало знобить.

Помимо воли Герда общий поток подхватил и понес за собой не только его тело, но и сознание. Сопротивляться этому оказалось крайне сложно. Людьми вокруг владело такое возбуждение, почти восторг, что оно безотчетно передавалось и ему. Герд вспомнил с детства позабытые им ощущения, когда, будучи еще совсем ребенком и до смерти отца, он несколько раз ходил на причастие. Ничего конкретного Герд не запомнил, только радостное чувство, которым заряжался, заражался от окружающих его людей без видимой на то причины. Оно завладевало, захватывало и возносило на вершины блаженства, и вот, ты уже не ты, но единый живой организм с другими совершенно незнакомыми людьми. И все у вас общее на эти несколько часов: и мысли, и воля. Правда, по прошествии времени от чувства полноты и сопричастности не оставалось и следа – лишь ужасающая пустота и усталость, будто кто-то выпотрошил тебя до основания и выбросил, как мешок. Но этого тогда Герд по малости лет не понимал, а сейчас уже и не помнил.

Разумеется, население заранее готовили к Предстоянию. Уже за месяц по визору начинали крутить различные патриотические ролики, воспевающие славу и силу Диктатора, а по выходным проводились митинги и раздавались агитационные листовки. К самому празднику вся эта подготовка достигала апогея. Тем не менее, Герду всегда казалось, что одной пропагандой такого эффекта добиться нельзя, он предполагал, что населению давали наркотики, распыляли что-то в воздухе или делали нечто другое, но в этом же роде для того, чтобы к нужному времени довести его до исступления. Не могли же, в самом деле, физически здоровые люди, находясь в трезвом рассудке, все, как один, падать на колени, воздевать руки и биться в истерике?!