Карен Макквесчин - Проклятие Гримм-хауса

– Хэдли, какая же ты нахалка! – с горестным вздохом промолвила тётя Шарман. – Конечно, мы родня со стороны матери. Но это вовсе не значит, что мы не могли знать в детстве твоего отца. Я жила с ним по соседству. Тот ещё был пострел.

– Но мой папа вырос в другом штате, – возразила Хэдли. История о том, как родители познакомились в первый свой день в колледже, была её любимой. Папа увидел маму на распределении по кафедрам и тут же понял, что это она – та самая. – И я не понимаю, как вы могли знать его в детстве.

– Конечно, он приезжал сюда погостить, – заявила тётя Шарман. – На каникулы.

– Тогда как его зовут, если вы его знаете?

Тётя Шарман даже бровью не повела и отчеканила, не спуская с Хэдли взгляда:

– Это к делу не относится, а вот тебе следует помнить о приличиях, девочка!

– А я думаю, что вы говорите неправду. По-моему, вы совсем его не знали, – Хэдли не сдавалась, она постаралась не расплакаться и заявила: – Я хочу домой. Вы должны меня отпустить.

– Никуда ты не пойдёшь, девчонка! – Тётя Шарман нацелила на Хэдли костлявый палец. Но девочка твёрдо стояла на своём:

– Вы должны позвонить кому-нибудь из моих настоящих родственников. Позвоните им! Я хочу домой.

– Хватит! – рявкнула тётя Максин. – Ты что, не видишь, как расстраиваешь Шарман? – И тут же Шарман состроила плаксивую гримасу, её рот горестно скривился. – Пошла вон, девчонка, оставь нас в покое!

Хэдли встала из-за стола, собираясь выполнить приказ, но тётя Максин поймала её за подол:

– Куда это ты собралась? Я ещё тебя не отпустила. Уйдёшь, когда наведёшь порядок. Тарелки кто за тебя мыть будет?

– И подмести не забудь, – встряла тётя Шарман. – Терпеть не могу, когда на полу крошки.

– А потом можешь протереть пол в подвале! – сказала тётя Максин.

– И пока будешь там внизу, успеешь обмести паутину! – добавила тётя Шарман и повернулась к сестре: – Пусть в другой раз подумает, прежде чем перечить старшим!

Тётки промаршировали из кухни, оставив Хэдли разбираться с грязными тарелками. Дома была посудомоечная машина, но здесь всё делалось вручную. Она уже поняла, что мыть сковороду нужно в последнюю очередь, чтобы жир с неё не попадал на тарелки. И теперь она не спешила, старательно прополаскивая и вытирая каждый прибор. За стеной шептались тётки. Хэдли прислушалась.

– Какая наглость! – шипела тётя Шарман. – Мы ей дали крышу над головой. Мы её кормим и заботимся о ней, а она посмела меня расспрашивать? Давно нам не попадалась такая нахалка!

– Она с самого начала была занозой в заднице, – отвечала тётя Максин громким шёпотом. – Раньше у меня таких проблем не было. А эта в открытую сказала, что не верит мне, будто корабль затонул. Явилась сюда – и ещё не верит! Ты представляешь?

– Ну, в это и правда трудно поверить.

– Да неужели? – фыркнула тётя Максин. – Я-то думала, что это лучшая из моих историй.

Возникла пауза, а потом голоса стали совсем тихими. Хэдли напрягла слух, но уловила лишь отдельные слова. Неблагодарность. Танцы. Подвески . Ничего не понятно! А потом тётя Шарман громко сказала:

– По крайней мере, это ненадолго. Она так выкладывается в танцах, что протянет от силы неделю-другую, не больше.

– И то вряд ли! – хмыкнула тётя Максин. – Впервые вижу ребёнка с таким пылом. Жду не дождусь, когда она станет нашей.

Хэдли вымыла тарелки и подмела пол, старательно собирая крошки. Когда ни одной крошки не осталось, она не смогла найти помойное ведро и высыпала их просто в угол. Потом спросит, где ведро. А из дальней комнаты вдруг раздался пронзительный хохот тёток.

– Ещё немного, – звонко пропела тётя Шарман, – и этот пыл будет наш!

– Ещё немного, и этот пыл будет наш! – они в унисон повторяли это раз за разом, пока их голоса не превратились в музыку, которая и музыкой-то не была. Звуки накатывали волнами, отчего у Хэдли по спине побежали мурашки. Это был воинственный напев племени, отправляющегося на войну. Гудение шмеля, пикирующего на смертельного врага. Ураган, сметающий всё на своём пути. В голосах двух тёток звучало всё это и многое другое.

– Ещё немного, и этот пыл будет наш! – не унимались тётки, перемежая свои вопли визгливыми взрывами хохота.

Хэдли на цыпочках выскользнула из кухни и спустилась в подвал, вооружившись метлой и совком. Необходимо было спрятаться от них куда-то, чтобы подумать. Что они имели в виду, когда повторяли, что её пыл станет их? Не слишком ли они старые для танцев? И почему тётя Максин назвала лучшей свою историю про затонувший корабль с её родителями на борту? Если это неправда, то в чём дело? В чём-то намного худшем, случившемся с родителями, – настолько плохом, что она даже рассказать об этом не посмела?

И вот ещё одно: почему они отвели Хэдли неделю или две в своём доме? Тут её обрадовала весьма логичная догадка. А вдруг она им надоела и они собираются сплавить её домой к каким-то другим родственникам? Ведь должны же у неё быть ещё родные! Хэдли была в этом практически уверена, вот только не могла никого припомнить.

Кажется, когда-то у неё были и бабушка с дедушкой, и тётя с дядей. Может, даже какие-то двоюродные братья или сёстры? И если у неё есть другая родня, не будет ли правильнее пожить у них, чем у каких-то сомнительных маминых тёток, с которыми она вообще не знакома? С каждым днём она всё больше сомневалась, что хорошо помнит подробности своей прежней жизни, до того, как попала в Гримм-хаус. Память стала выкидывать странные фокусы, и это не могло не тревожить. Она хотела бы записать всё, что помнит, в надежде таким образом упорядочить мысли, но тётя Шарман сказала, что у них дома нет ни письменных принадлежностей, ни бумаги. Очень жаль.

Спустившись в подвал, девочка включила свет и принялась лавировать между нитями паутины, испуганно морщась каждый раз, когда они касались лица. Даже при включённом свете тут мало что было видно. На миг она застыла, всё ещё сжимая в руках метлу и совок. Кажется, одна из тёток упоминала, что в подвале полно жуков? Она тоже не в восторге от этих тварей.

Девочка старательно прислушалась. Вот, кажется, опять: словно чей-то вздох. Или тихий шёпот?

– Кто здесь? – окликнула она дрогнувшим голосом.

И снова невнятный шелест где-то впереди.

– Послушайте, мне не до шуток! Покажитесь! – к ней вернулось эхо собственного голоса, и она застыла, напрягая слух. Конечно, здесь никого нет. За всё время, проведённое в доме у тёток, она больше никого не видела. И в подвале никого нет. Просто не может быть. Это шутки разыгравшегося воображения.