Дмитрий Пинхасик - Я точно знаю, что младенцы, не умеющие говорить, знают и понимают слова!

Я весь перекошенный ковырнул подушечкой своего розового указательного пальца в слизь с волосами. Все мое тело передернула судорога.

«Еще-еще, бери!» – шептал Саня. Я ткнул тем же пальцем еще пару раз. «Ну!? Ну? Вкусно?» – шептал Саня. Я честно лизнул грязь: «Очень вкусно. Спасибо тебе большое!» – сказал я, вытаскивая волосы незнакомых мне людей, а, возможно, и зверей изо рта.

Луна-парк

Как-то раз, в Горький приехал Луна-парк и двоюродный брат Гарик повел меня кататься на аттракционы. Я был, конечно, очень сосредоточен и внимателен: таких парков в России не было, все это было уникальной и очень волнующей возможностью познакомиться с другим миром! Я интересовался, сколько чего стоит, и отказывался от аттракционов под причиной «надо подумать». Брат уже не знал, что и делать, и начал меня активно пытать, боюсь я или что? И тут выяснилось, что я считаю мелочь и планирую, на какие аттракционы мне хватит, а на какие – нет!

Несчастье

С самого детства помню, что в семье были машины. Первый Москвич 412 папа купил в год моего рождения или что-то около того. Залез в долги, но это стоило: машина – чудо прогресса! Говорят, он больше стоял, чем ездил, его все время чинили. Отца выручал дядя Боря, муж моей тетки, у них машина уже была, он и завел отца на тачку. Рукастый был мужик, и вообще – это была очень близкая нам замечательная семья. Выручали и другие мастеровые приятели. У одного из них, Жени Гуревича, были ногти – телевизоры, я не уверен, но, наверное, это заболевание какое-то… Концы пальцев расширены и покрыты боль шими выпуклыми ногтями. Я мог таращиться часами на быстрые пальцы незаменимого спасителя Жени, который ими ловко ковырялся с мотором у нас в гараже. Эти большущие пальцы умели подобраться в недосягаемые щели движка или удерживали малюсенькие винтики и пружины. Так я и стал автомобилистом. Отец, как и все, стремился к лучшей жизни, и поняв через годик, что наш Москвич вовсе не создан для езды, а имеет свои собственные меланхолические планы на жизнь в уютном гараже, исхитрился и поменял машину на жигули: вот с этого момента наша семья и начала ездить с удовольствием и ветерком!

Стремления отца, однако, никуда не пропали, и иногда машины менялись на другие, наверное, поновее или получше, так он и крутился, не забывая что-то подзаработать на выгодных продажах и покупках. Все наши родители, бабушки и дедушки, стояли в многолетних очередях на квартиры и машины, впрочем, как и многие знакомые, и если раз в несколько лет кому-то приходило письмо счастья, то это означало настолько большой куш, что жизнь владельца прямо менялась, как при супер-выигрыше в лотерею! Ведь на так называемом в то время «чёрном рынке» все это стоило в полтора или два раза дороже!

Помню, как возбужденный эмоциями отца, я весь счастливый в пять лет рассматривал новенькую ВАЗ 21011, которую мы приобрели. Отец обсуждал цвет, он был какой-то не белый, а молоч ный! Какие-то мелочи были в диковинку в этой чудо-машине, то ли добавили новейшую, ультрасложную систему – обогрев заднего стекла, то ли неимоверный наворот в виде радиоприёмника, ну, в общем, все были в восторге.

Было лето, у нас гостила бабушка из Горького. Мы куда-то ехали по Пискаревскому. Огромный сто тридцатый ЗИЛ на светофоре, не тормозя, въехал в зад нашей одиннадцатой, на одиннадцатый день, после её приобретения. Есть что ли всё-ж магия цифр?! Или аура кладбища пыталась затащить нас в иной мир. Все произошло около кладбища. В машине была почти вся семья, двое родителей спереди, и я с бабушкой сзади.

Кузов машины потом долго стоял у нас на даче, он представлял из себя гармошку, восстановить его было невозможно, зачем и почему он там стоял – не знаю. Отец и мать были пристегнуты, поэтому практически не пострадали, у бабушки сломались шесть ребер, а у меня об переднее сиденье нижняя челюсть… ну про сотрясение мозга можно не говорить.

Ночь, ребёнка без сознания держит на руках папа, я с разорванным ртом заливаюсь кровью. Кто-то из проезжающих машин открыл дверь ЗИЛа, и оттуда вывалилась какая-то спящая пьяная тварь.

При переломе у меня развалился сустав крепления челюсти к черепу, хрящ, прямо полностью, как-то отпал или отделился, челюсть не держалась. Мне залили пластик между задних зубов с ужасным душащим химозным запахом и вкусом. Когда он застыл, получилась «шина», она прожила во рту минимум полгода. Далее, чтоб закрыть рваный, со швами рот и придать мне более умный вид, примотали челюсть к голове бинтами, и так, в образе то ли космонавта в белом шлеме, то ли египет ской мумии, я продолжил житье-бытье. Сначала меня кормили бульонами через нос, но попозже стали заливать жидкое топливо и через щель во рту.

Папа был врачом, как я уже писал ранее, и непрерывно обсуждал спасение челюсти. Наконец стало понятно, что главный светила в челюстно-лицевой науке – профессор Балон.

Вспоминается анекдот: «нет такого слова, которое не может служить еврею фамилией».

Как всегда, к хорошему специалисту стояла очередь, и помню, как мы сидели в ней, несмотря на врачебные знакомства. Я уже был в курсе всех кошмарных перспектив о взрослом мне с большой головой и левой нижней челюстью шестилетнего ребёнка. Балон, как и все предыдущие, воткнул пальцы мне в уши и стал прощупывать суставы и смотреть снимки. Вердикт был ужасен: операция необходима, но шанс, что питание кости, а оно ответственно и за рост челюсти, восстановим не более двадцати пяти процентов. Для меня значительно больше ужаса было в операции, и я немедленно начал нытье, что надо попробовать без нее, и что я не хочу, и так далее. А для родителей, понятное дело, несчастьем стал вердикт о мальчике для цирка уродов…

В центральной районной больнице Всеволожска, где работал отец, была Инесса Андреевна, очень приятная тетя, которая все время осматривала меня ещё до Балона. Она не согласилась со светилом и, к моей большой радости, в тот момент уговорила отца подождать с операцией. Аргумент о том, что её, операцию, ещё успеем сделать, сработал, несмотря на риски, затягивая это дело, процент удачи понижался. Меня возили к Инессе все время, и она разрабатывала мне челюсть. Мы пытались двигать челюсть влево, вправо и вверх, вниз, хотя может это был и просто периодический осмотр для решения об операции. Инесса считала, что сохранился кусочек хряща, и он может как-то скрепить дружбу костей, подрасти или регенерировать что ли, и тогда через него пойдет питание и рост кости. И она была права!

Что-то улучшилось. В рот стали попадать разные продукты маленькими кусочками и порциями, и я размельчал их резцами или здоровой стороной. Инесса спасла меня от уродства и мучительной, одинокой, никому не нужной бесполезной жизни, полной страданий и понимания своей отверженности обществом. Потом, когда она станет стоматологом и будет заведовать зубным кабинетом в совхозе «Щеглово», я, сначала с мамой, а потом и один, стану навещать ее раз в полгода или в год. Хотя мотаться туда занимало полдня. Я доверял ей сверлить свои зубы и рвать из них нервы, несмотря на пренеприятнейшие эмоции и ощущения, которые сопровождали всех владельцев зубов в те годы. Я входил в этот кабинет, и она обнимала меня, как своего ребёнка и мы вместе гордились тем, что я росту не по годам, а по часам и получаюсь ладным и приятным человечком. (Свое мнение, читатель, держи при себе.) Это были встречи ребёнка со второй мамой и оба знали, что любят друг друга и ждут. Понятно, что пальцы в уши засовывались каждый раз, и я двигал челюстью в привычных направлениях, а моя спасительница ощупывала хрящ, как редчайшую драгоценность, и о чем-то думала, возможно, о медицине, а, возможно, о чудесах…