Эдгар Запашный - Тайна Цирка

Так одиноко бывает в конце марта последней снежинке, так одиноко бывает маленькой рыбке, заплывшей в пустую раковину. Так одиноко бывает, когда вдруг понимаешь, что никому, совсем-совсем никому ты не нужен и тебе всегда будет холодно.

Еремеева плакала, тянулась к тигрёнку, чтобы приласкать, даже Димка хлюпал носом и тоже хотел взять тигрёнка на руки, прижать к себе. Но ничего не получалось: когда они двигались вперёд на шаг, ровно на шаг отодвигалась вся картинка, и от этого плакать хотелось ещё больше! Потому что когда видишь чужое горе, становится горько, а когда горю помочь не можешь, то ещё горше.

Но вдруг бабочки шевельнули разноцветными крыльями и к тигрёнку подошёл большой человек, присел рядом и, положив ему на ещё маленькую голову большую руку, сказал:

– Не бойся, малыш, ты уже не один.

А потом произошло ещё кое-что: бабочки шевельнулись так причудливо, что вместо фигур тигрёнка и человека стали видны холодное, изумрудное и бездонное одиночество и тёплая, переливчатая, как голубиное горлышко, забота. И эта разноцветная и мягкая забота стала бездонное одиночество наполнять движением, красками, и в одиночестве что-то шевельнулось – как птица шевелится в утре.

Димка не заметил, что держит ладонь Еремеевой, а щекам его горячо и влажно.

Бабочки между тем снова взмахнули крыльями, и одиночество и забота исчезли, превратившись в одну золотистую и переливчатую любовь. А потом опять вспорхнули, и из этой любви вдруг соткалась и растянулась другая картина.

Димка об руку с Еремеевой оказался на арене цирка! Разноцветные прожекторы [13] Прожектор – прибор, создающий и направляющий поток сильного света. накрест чертили воздух, ахали зрители, оркестр [14] Оркестр – группа музыкантов, исполняющих музыкальное произведение на различных инструментах. играл так, словно какой-то великан горстями разбрасывал медные звуки, а вокруг арены нёсся могучий молодой тигр, стремительный и счастливый!

Он прыгал, он взлетал и пританцовывал, высокий человек кричал ему: «Алле, алле, Мартин!» – и счастлив был вместе с ним! И счастливы были зрители от того, что на арене видели столько дружбы и радости сразу!

– Это же ты, Мартин! – закричал Димка. – Это же мы раскрыли твою тайну!

– Какая же она у тебя чудесная! – воскликнула Еремеева.

И в то же мгновение картинка рассыпалась, бабочки вспорхнули разноцветными искрами, разлетелись по сторонам и осели кто где, то раскрывая крылья, то складывая вновь, и от этого темнота засветилась волшебными огоньками и замигала.

В школе на уроке Димка без конца толкал Еремееву в бок, ему не терпелось её расспросить, не снились ли ей сегодня странные сны. Еремеева сначала не отвечала и только поджимала губы, а потом даже пожаловалась Наталье Александровне, что Димка, дескать, мешает ей учиться. Но в самом конце урока написала что-то на бумажке и, пихнув Димку под локоть, пододвинула бумажку ему. Там было только одно слово: «Мартин».

А после уроков случилось ещё кое-что. Когда Димка шёл со школьного двора к парковке, где многих ребят ждали в автомобилях родители, то увидел, как толстый Гришка из «А» класса гогочет и тычет палкой под мокрые голые кусты и снимает там что-то на свой телефон.

Димке стало интересно, он подошёл ближе и увидел, что Гришка, подвывая, толкает палкой маленького, перепачканного и напуганного котёнка.

Димка, что уж, и сам иногда был не прочь метнуть в кота или птицу камень или попугать на даче щенков палкой… Но сейчас он видел, как вокруг котёнка клубились отчаяние, бурый страх и изумрудное ледяное одиночество, а потому отпихнул толстого «ашку» так, что тот чуть не выронил телефон, и подхватил котёнка на руки!

Котёнок дрожал всем своим маленьким тельцем, и вовсе не оттого, что был мокрым до костей, а потому, и Димка это знал, что, даже не успев понять, в чём же его кошачье счастье в нашем мире, уже узнал, в чём все кошачьи горести.

– Ты чего, «бэшка», чокнутый?! Я чуть телефон не разбил! – заорал Гришка и ринулся в атаку.

Димка спрятал руку с котёнком за спину и выставил вперёд плечо, но тут Гришка, вместо того чтобы со всей силы пихнуть его, а потом ещё и врезать Димке ногой, заорал и схватился за голову!

Сзади, не говоря ни слова, его лупила своим портфелем Еремеева! Не выдержав атаки, толстый Гришка отскочил в сторону и закричал:

– Оба чокнутые! «Бэшки»! Чеканутые!

– Сам чеканутый! – заорала на него Еремеева. – Губка Боб! Квадратные штаны свои иди застегни!

– Чокнутая! Чокнутая!

– Губка Боб! – ещё раз прокричала Еремеева и замахнулась портфелем, отчего Гришка развернулся и припустил в сторону школы.

Еремеева, протянув руки к котёнку, запричитала:

– Маленький, не бойся, ты не один, не один…

– А что теперь делать? – растерянно спросил Димка.

– Я его домой возьму, – твёрдо сказала Еремеева и тут же воскликнула: – Смотри, у тебя свет в рюкзаке!

Димка сдёрнул с плеча рюкзак, распахнул его и отпрянул! Из рюкзака прямо в пасмурный день выливался золотистый свет!

– Что там? – прошептала Еремеева, прижимая к себе котёнка.

– Шарик, ну тот, который Мартин дал, – ответил ей Димка.

Всю длинную неделю Димке снились только обыкновенные сны. Ни Мартина, ни крошечного клоуна и уж тем более Еремееву во сне он не встречал. Да и наяву тоже никаких напоминаний о цирковых тайнах не было и никаких чудес не происходило.

С Еремеевой он регулярно виделся на уроках, но она вела себя совсем буднично, словно они вместе не открывали никакой тайны и не переживали никакого чуда. Она даже на вопросы про котёнка отвечала скупо и однообразно. Толстый «ашка» несколько раз на переменах из-за угла грозил кулаком, но близко, особенно если Еремеева с портфелем была неподалёку, не подходил.

Но вот наконец настали долгожданные выходные, и утро субботы началось для Димки со слова ПРЕМЬЕРА. Оно его разбудило.

Словно какая-то пружина – или нет, словно стая разноцветных птиц, разом взлетевшая в его груди, – вытолкнула Димку из кровати даже раньше, чем он обычно вставал в школу. Сна не было ни в одном глазу!

Птицы в его груди щебетали, прыгали и порхали, и от движения их ярких крыльев словно было холодно внутри. Словно там была пустота, от которой становилось слегка тревожно, и эту пустоту надо было заполнить. Но ничто кроме вечернего представления в цирке её заполнить не могло!

Что Димка только ни делал: пытался играть на планшете, смотреть телевизор, даже читать книжку. Ничто в нём не убавляло предвкушения ПРЕМЬЕРЫ, и к вечеру, когда позвонил дядя Костя и пришла пора собираться, у него подрагивали пальцы так же, как, наверное, дрожали крылья у разноцветных птиц внутри его груди.