Наталия Московских - Территория Холода

Так бывает.

Жизнь делает крутой поворот и начинает отчаянно мчаться по ей одной в е домой траектории. А все, что было до поворота, скрывается в тумане – уж и не разглядеть. События прежней жизни начинают таять, как тают застигнутые утренними сумерками ночные тени. Перед глазами остается только рвущаяся вперед петляющая лента шоссе и затылок водителя, едва выглядывающий из-за подголовника.

Водитель молчалив, почти неподвижен и сосредоточен, каким ему и полагается быть. Черная машина с затянутыми темным мутным бельмом окнами на пассажирских местах скребет колесами раненое шоссе, изредка испуганно вздрагивая на особо крупных его рубцах.

Дергаюсь вместе с машиной и вдруг понимаю, что по этой дороге очень давно никто не ездил. Из-под колес выныривают полупрозрачные силуэты потревоженной дорожной пыли. Застывшие в плотной паутине тумана пейзажи дышат сыростью, глотают росу, и стоят нетронутые, как забытые в кладовке музейные экспонаты. Рытвины на дороге – давние, никого не беспокоящие, не изъезженные и не запущенные, какими могли бы стать, реши кто-нибудь вытянуть из шоссе последние соки полезности. Но нет, дорога пуста, на встречной полосе – ни единой машины. Это даже слегка пугает.

Совсем слегка.

Гораздо меньше, чем место, где дорога заканчивается. Гораздо меньше, чем неизвестность, это место окутывающая. И уж точно гораздо меньше, чем навязчивые мысли, кричащие мне: «Там, куда тебя везут, тебе будет очень плохо».

Окно дразнит меня нечетким отражением, и я замечаю, как мои губы обиженно надуваются, как будто мне отчаянно хочется хныкать. Недовольный собой, кривлюсь, заставляя отражение измениться. Отражение соглашается – и поддается. Так лучше. В голове у меня куча вопросов, вьющаяся стаей надоедливых мух, но я отмахиваюсь от нее. Все равно ответы давать некому – не Затылок же, в конце концов, расщедрится на внятный рассказ. Впрочем, и без рассказа ясно, что ничего хорошего можно не ждать. Интернат в богом забытой глуши, откуда некуда бежать, даже если выскользнуть из-под надзора воспитателей. Уж и не вспомнить, какой он у меня по счету – и интернат, и побег. Пытаюсь и впрямь подсчитать, но цифры застывают в голове, будто замороженные усыпляющим дыханием висящего за окном тумана.

Плевать.

Какой бы это ни был интернат, все они, по сути своей, одинаковые. И новичков там не любят, а я – самый что ни на есть новичок.

Под гнетом чугунных мыслей все больше сникаю, тайком жалея себя и вжимаясь в сиденье. Тем временем лента шоссе успевает смениться грубой грунтовой насыпью, а по обе стороны от машины вырастает густой смешанный лес. Колеса с жующим хрустом начинают ерзать по неровностям. Машина крадется медленно, будто правящий ею Затылок раздумывает, не сменить ли ему курс в последний момент.

На одной из кочек я подскакиваю слишком высоко и от страха удариться головой о потолок громко охаю, тут же прикрывая рот рукой, устыдившись секундного беспричинного испуга. Пальцами чувствую закоченевший кончик носа и впрямь замечаю, как похолодало. И когда только успело?

Делаю выдох, и изо рта вырывается облачко пара. Я удивленно пялюсь в пространство, где только что растворился мой выдох, и уверяю себя, что мне это почудилось. Стало, конечно, холодно, но не настолько же! Однако похолодевшие руки я невольно потираю, чтобы согреть, и растерянно озираюсь по сторонам, почти готовый поверить, что машина везет меня прямиком в зиму.

Однако зимой вокруг не пахнет. Густой лес шелестит зеленой листвой и трещит ветками. Он вовсе не выглядит таким холодным, каким я его представляю.

– Здесь болото вокруг. Вот и холодно, – долетает до меня с водительского места. Затылок при этом все так же неподвижен, и оттого кажется, будто голос доносится не из горла человека, а отовсюду разом. Я ежусь, мне становится не по себе, даже почти жутко. Поэтому вместо того, чтобы поддержать беседу, таращусь Затылку в затылок и молю про себя:

Пошевелись…

Миг… другой… проходит целая вечность, прежде чем затылок все-таки шевелится: голова водителя немного наклоняется вправо. Звучащий отовсюду голос при этом добавляет:

– Сыро.

Если от этого мне должно было потеплеть или полегчать, способ не срабатывает.

Итак, значит, я еду в царство болотного холода посреди сырой лесной глуши. Единственный вопрос, которым я задаюсь и который не могу отогнать, это: «Насколько же дефективным я должен быть, чтобы заслужить такую судьбу?».

Хруст шин по гравию обрывается неожиданно. Машина останавливается на участке уже даже не грунтовой дороги, а травы. Затылок остается без движения, а его голос с вытравленными оттенками сообщает мне:

– Прибыли. Выходи. Я вынесу вещи.

Не речь, а чеканка.

Я морщусь. Мне почему-то хочется спорить и возражать, хотя дельных аргументов подобрать не удается. Менторский тон водителя тем временем эхом звучит у меня в ушах, повергая в бешенство – горячее, почти жгучее.

Спохватившись, понимаю, что даже холод куда-то схлынул. Вот ведь!

– Выходить будешь? – окликает меня Затылок. Как будто у меня есть выбор! Сам он при этом выйти не спешит. Снова ловлю в его голосе командирские нотки и давлюсь злостью.

– Да буду, буду. Сейчас. – Хочу скопировать его тон, но получается, скорее, лениво. Лучше бы развязно, но развязно тоже не выходит: слова напоминают растянутую безвкусную жвачку.

Затылку на мой тон глубоко наплевать, он ждет, что я, наконец, выйду.

Смиряюсь и нехотя тяну на себя ручку двери, вываливаясь в обитель болотной сырости и давая себе слово хорошенько рассмотреть лицо водителя, когда он повернется. Пока выхожу, Затылок успевает обогнуть машину и скрыться за багажником. Ничего себе, какой резвый! Что ж, идти таращиться на него специально будет совсем уж нелепо. Поэтому вдыхаю витающие в воздухе призраки тины и тоскливо смотрю на ворота. Кованое старье с ржавыми прорехами. Забор по обе стороны от них тянется строем черных кольев без начала и конца. Не хватает только колючей проволоки. Впрочем, в этом концлагере ее роль, наверное, играет сырой промозглый лес.

За высокими воротами змеится поросшая травянистым узором тропинка из древней растрескавшейся плитки. По обе стороны от нее беспорядочно разбросаны чахлые деревца и приземистые кустики, а кое-где даже возвышаются небольшие перелески, растущие прямо на территории интерната. Вдалеке справа, укутанное покрывалом еще не облетевшей листвы и тумана, виднеется грязно-белое здание в пять этажей. Далекие окна черны: видать, обитатели комнат еще спят.