Фил Волокитин - Телониус Белк

Теперь у меня есть и рояль и алоэ – надо сказать, гораздо более аккуратный и принаряженный его вариант, чем тот алоэ, что был до того. Говорят, если съесть кусочек такого растения, помрёшь в страшных судорогах .Пожалуй этот вариант я приберегу напоследок. Но торопиться, всё же, не буду. Чем чёрт не шутит, может быть, Мопся меня в этом опередит. Приедет и слопает этот красивый алоэ на своей нервной почве…

Вам и не передать, какая это была липкая и грязная белка! До прихода домой, белка напоминала она скорее шишку – вся в смоле и в том экологически чистом природном дерьме, которое обычно разбросано по всему финскому лесу. А сейчас передо мной сидит пушистый шар с ушами и торчащими из-под них подвижными бусинками. Это впечатляет. Всё прошло хорошо. Кроме того, что нагревать воду в этой квартире – ужасная головная боль…

После ванны белк подцепил лапкой тёмные очки, надел ненароком и я ахнул – как же белке это идёт. Но Белк умудрился их потерять. А потом как фокусник вытащил их хвостом из под… скажем так, из под неприличного пушкового отворота.

Насмотревшись на все его фокусы исподтишка, я усаживаюсь делать себе блинный торт и решаю попробовать угостить моего Белка.

Разрезаю упаковку блинов, кидаю их в микроволновку. Потом смазываю каждый блин хумусом. Прокладываю трескучим сладким печеньем. Добавляю карамелизированный лук и заканчиваю намазным фаршем. Соединяю, прихлопываю, режу на части, чтобы не обжигаться… Вот мой блинный пирог!

Белк тщательно принюхивается. Кажется, он не будет есть такое.

Я молча открываю холодильник нараспах и белк проваливается туда по самые задние лапы

– Рыбка муйкку! – гремит он на всю квартиру. Чихает, надрывает оболочку и принимается глотать рыбок как цирковой морж. Сожрав всё, он усаживается на кровать, весь первазюканный. Потом громко чихает в очередной раз и изо рта летят непрожёванные хрящики и молоки. Аапчхи.

Фу. Вазюки-мазюки.

Я делаю постное лицо.

– Отвяжитесь! – безрадостно провозглашает белк и укладыватся спать поперёк всей кровати.

Тогда я втихаря выволакиваю из-под белки одеяло с подгревом. С таким хвостом, как у него, одеяло вряд ли понадобится, а вот я без своего одеяла здесь пропаду.

Мое замечательное одеяло. Настоящий друг. Каждый вечер оно выручает меня. И, в принципе, с таким одеялом я могу спать на полу, а белк пусть остаётся в кровати.

Это будет справедливо.

И приняв справедливое решение спать на полу, я, в одних трусах, не торопясь жую свой блинный торт, смотрю на звезды и вздыхаю. Теперь мне точно кажется, что я именно в такой избушке нахожусь, как и хотел всегда и как хотел Ботинок. Это чрезвычайно удобно, а уж о практичности такого местонахождения и говорить не приходится. Днем можно купить всё для блинного торта, а вечером получать удовольствие от одиноких лунных вечеров. Иными словами здесь можно всё.

Я решаю не чистить зубы, и заснуть прямо в носках, чтобы было теплее.

Устроившись под электрическим одеялом, я засыпаю и улыбаюсь во сне.

Мне можно всё… У меня есть домашняя белка!

Может и домашняя была эта белка, но совершенно не ручная – это факт! На ручки не просилась, в одиночестве не плакала. Скорее наоборот. Развела такую ночную деятельность, что никакой ёж не сравнился бы, а уж про остальных зверей и говорить нечего. Белк три раза вставал в туалет, гремел крышкой, ронял туда небольшие предметы, проваливался, пытаясь их вытащить, спускал воду несколько раз, потом возвращался и засыпал заново. Во сне с кем-то свирепо сражался – передними и задними лапами, а также зубами, по итогам битвы оказавшимися вставными. Слово «отвяжитесь» было произнесено раз пятьдесят. И раз тридцать – «отфафитефь».

Ну что тут поделать.

Такая, вот, белка…домашняя.

И всё-таки, засыпая и просыпаясь, я продолжал радоваться. Но окончательно проснувшись – вознегодовал. Просыпаться оттого, что Кудряшка стучит по батарее – это уж слишком. Это оттого что белк ночью сильно храпит? Нет, за окном давно утро. И Кудряшка стучит не оттого что мешают спать, а оттого что не слышит моих занятий на пианино. Этому тоже Ботинок её научил.

Взглянул на часы – так и есть, второй час и, конечно, не ночи. Придётся сегодня отменить поход в супермаркет, благо блинного торта ещё немного осталось на блюдечке.

Только что проснувший белк прижимает уши к голове и пытается понять – откуда стучат. Приметив над головой трубу батареи, он фыркает. Батарея отвечает ему звуком глухого удара.

– Что это? – с подозрением спрашивает он у батареи, нахлобучивая прическу так, чтобы выглядеть пострашнее.

Приходится постучать три раза в ответ. Раздаётся последний стук, означающий «Внучок, ты поспал, но давай, принимайся-ка теперь за работу»

Диалог с Кудряшкой состоялся.

Но Белк продолжает мне что-то втолковывать

– Я играть сейчас буду, – с яростью произношу я, специально для поселившегося в моём доме белка и понимаю, что придется повременить, пока не расчищу заплеванную рыбными косточками рояльную крышку.

– А, ну играй, – белка растягивается вдоль кровати гармошкой и принимается слушать. Я смотрю на него с негодованием. Ненавижу, когда вот так смотрят. Под чьим-то взглядом ничего не сможешь сыграть – это правило для таких, как я, стесняющихся собственного пальца на инструменте. Даже Горжетка тактично отворачивалась, когда заставляла меня разрешать аккорды. Она знала, что своими взглядами она ничего от меня не добьётся. А это существо смотрит пристальным, выжидательным взглядом, прожигая скепсисом похуже горжеткиного. Был бы у меня в руках саксофон, я бы унес его и спрятался в туалете. Потом гамму бы заиграл. Кудряшка бы меня тут же убила за шум, но хоть немного я бы глядишь и поиграл.

Но на саксофоне я играю лишь вечером. А пока в моём распоряжении пианино. Поэтому мне только и остаётся, что испепелять белка взглядом и негодовать по поводу его присутствия.

Я с утра не подарок, знаю. Никогда не встаю с нужной ноги.

Пытаться со мной подружиться с утра – бесполезная и небезопасная задача.

Но белк этим, кажется, нисколько не озадачен.

– Давай, давай играй, – требует он, взбивая лапами подушку. – Тело не ус!Тело не ус!!!

Интересно. Я ему что – парк развлечений?

– Простите, – издевательски замечаю я, – а почему вы всё время повторяете «Тело не ус!».

В ответ белка выдирает из-под ноздри увядший от времени ус и с грустным видом сравнивает его со своим разбухшим, совсем не беличим телом.

Я играю, играю, играю. Проходит часа четыре, а быть может и пять. Хотя на деле, возможно, что и всего-то минут сорок прошло. Так часто бывает. На часы я не смотрю никогда. Если смотреть на часы, то легче сразу повеситься – настолько долго здесь тянется время.