Николай Волокитин - Демидов кедр

— Ну! — Начальник участка с необычной и хлесткой фамилией Драч, низенький, прыткий мужичок неопределенного возраста, кинул вожжи на спину мохнатой лошадки, поддернул непомерно просторные, с оттопыренным задом и сморщившиеся у коленок ватные брюки, вздохнул облегченно: — Ну… добрались. Вот он, наш участок… под названием Боковой!

Леонид откинул овчину, в которую был закутан до самой макушки, спрыгнул с саней.

Василий оказался проворней его и скрюченными пальцами уже разминал сигарету.

Они стояли посреди крохотного, домишек в пятнадцать — двадцать поселочка, почти до половины окон утонувшего в голубоватых суметах. Со всех сторон поселочек стискивали сопки, с округлыми, как лишаи, темно-зелеными пятнами кедрового стланика на макушках, с тощими, корявобокими елками по заснеженным склонам, с рыжими, перекрученными ржавой проволокой кустарниками по глубоким распадкам.

Сопки давили. Казалось, поселочек притулился на дне глубоченной ямы.

Из труб почти всех домишек лениво выползали дымы. Но несмотря на тишь и безветрие, дымы не поднимались вверх прямыми столбами, а почему-то стелились сизыми пластами над самыми крышами.

Мороз забирал все круче и круче. Он терзал уже не снаружи, а откуда-то изнутри: из груди, из живота, из костей, — принуждая все тело трястись крупной дрожью; и Леонид едва сдерживался, чтобы не заорать на Драча, который вместо того чтобы немедленно вести их в избу, в тепло, остановил вдруг не вовремя подвернувшегося на дороге бородатого мужика и ни с того ни с сего сочинил с ним длинную и бестолковую перебранку из-за какой-то помятой тракторной бочки, из-за не привезенной вовремя в контору на той неделе воды и еще черт знает из-за чего.

Как захотелось снова залезть под овчину! Или по щучьему велению вернуться в тот магаданский автобус, который двадцать часов подряд тащил их с Василием от приморского города в глубь сурового материка по заснеженному якутскому тракту!

В салоне автобуса стояла прикрученная к полу болтами, с выведенной в крышу трубой самая обыкновенная железная печка, которая так гудела, пощелкивая пихтовыми поленьями, так пыхала раскаленными боками, что рядом в пальто сидеть было невозможно. Леонид еще хохотал тогда, как дурак, над этой «крайнесеверской цивилизацией» двадцатого века. А сейчас ему было совсем не до смеха.

Когда наконец закончит свою антимонию этот балаболистый Драч?

— Ну и как? — непринужденно и беспечно спросил тот, повернувшись к парням и показав взглядом на поселок, на сопки, после того как бородатый мужик, не выдержав, плюнул на дорогу и пошел прочь.

Леонид не ответил, а Василий ухмыльнулся, кривя промерзшие губы: н-нормально.

— Тогда прошу посмотреть квартиру! — заторопился Драч.

Он кинул руку в сторону ветхой, с облупившейся наружной штукатуркой избешки, напротив которой остановил подводу, и первым шагнул к крыльцу, с трудом отодрав пристывшую дверь.

Из избы дохнуло таким прокаленным, вдвое забористей, чем снаружи, морозом, что парни невольно попятились, но начальник участка уже расхаживал по единственной, в два окна комнатушке, грязной и нежилой, ощупывал заиндевелые, потрескавшиеся стены, обшарпанную, с вывалившимся кирпичом над дверкой плиту, хромой и скрипучий, сбитый из неостроганных досок стол, приговаривал бойко:

— Конечно, конечно… Знай я заранее, что вас направят ко мне, приготовил бы все как положено. Но видите, как получилось? Раз — и готово! Хотя, что я волнуюсь? Вы же народ молодой и здоровый. Управитесь сами… Значит, что от вас нужно? — Он опять поддернул штаны, поправил ворот длинной фуфайки. — А нужно немногое. Первое — забрать с подводы свои чемоданы и принести в дом. Второе — сходить вот в тот барак и получить у завхоза Загайнова все, что положено. А именно: койки, матрасы, чайник, кастрюли, а заодно и спецовки, то есть телогрейки, ватные штаны, пимы, а иначе сказать — катанки. Третье — найти банщицу Шульчиху и взять у нее постельное белье. Пока вы все делаете, я разыщу возчика Шульца и прикажу привезти дрова. Итак, до завтра. Нужен буду — ищите.

С этими словами Драч прыгнул в розвальни, хлопнул вожжами по белым, в изморози, бокам лошаденки, и… парни остались одни.

Сегодня утром они приехали в поселок Веселый, на прииск, с надеждой, что наконец-то у цели и всем мытарствам конец. Конец семисуточной тряске в жестком вагоне от Томска до Хабаровска, конец долгому перелету на тихоходном ИЛ-14 через Комсомольск-на-Амуре в Магадан, конец глупой беготне по кабинетам сперва Магаданского треста, потом Северного горнопромышленного управления с одной и той же просьбой — поскорее утрясти дело с работой.

В управлении после двухдневных звонков по приискам, долгих расспросов и выяснений им сказали, что их берет Веселый.

— Повезло вам, мужики, честное слово! — поздравлял инспектор по кадрам, радуясь, что уладил дело и отвязался от надоевших парней. — Прииск молодой, богатый, кроме шахт и промывочных приборов имеет драгу, поселок горняков построен по последнему слову техники. Дома каменные, благоустроенные, общежитие для холостяков с комнатами на двух человек, с ваннами, с прачечной…

Веселый и в самом деле больше походил на городок, чем на рабочий поселок: широкие улицы, многоэтажные здания, дворец культуры, — и друзья возликовали: все получалось — лучше не надо.

Принял их сам директор прииска Евгений Васильевич Озолин, мужчина лет сорока — сорока пяти с остроносым костистым лицом и резкими сухими глазами.

— Так, — сказал он, усадив парней в глубокие кресла напротив своего стола и заглядывая в приказ управления. — Значит, оба окончили Томский индустриальный техникум, отделение разработки рудных и россыпных месторождений? Знаю, знаю ваш техникум. Не воочию, конечно, по выпускникам. Добротных специалистов куют в вашем городе, деловых… Кем бы вы хотели работать? — спросил вдруг.

— Так… Тем, на кого мы учились.

— То есть?

— То есть горными мастерами.

— Возраст?

— Ему девятнадцать, мне двадцать, — прочастил Василий.

— Отличный возраст. Где проходили практику?

— В Казахстане и Красноярском крае. На рудниках.