Николай Волокитин - Демидов кедр

«Спирт», — догадался Леонид.

У некоторых мужиков были, видимо, уже «опробированные емкости»: бутылочки из-под уксусной эссенции, какие-то замысловатые, неизвестно где взятые колбочки, потому что в них продавец лил сразу из чайника, не прикасаясь к мензурке.

Дело двигалось споро, и, чтобы не толкаться зазря у прилавка, Леонид отошел в уголок, стал ждать, когда схлынет народ.

Однако в магазин все подходили и подходили новые мужики. Ввалился совсем «на развезях» Шульц, начал приставать к мужикам одолжить денег.

Денег ему не давали. Он протиснулся к продавцу, чтобы налил «под расписку». Но тут в магазин баржей вплыла Шульчиха, потянула мужа за полы дождевика, запричитала:

— Отто, Отто! Опомнись! Сколь мошно, сколь мошно?

Потом, вскипев, завращала свирепо глазами, сгребла Шульца в охапку и поволокла к двери. Тот вырывался, дрыгал ногами, с улицы слышалось:

— Отпусти, отпусти, тебе говориль! Собака!

В магазине смеялись:

— Ну, попался мужик!

— С такой бабой не разгуляешься. Ручищи — только свиней на бойне глушить.

Наконец Леонид дождался очереди. Он замешкался немного, раздумывая, что купить. Полки ломились от всевозможных консервов: мясных и рыбных, фруктовых и овощных; многие Леонид видел впервые. Но, пожалуй, кроме консервов да желтеющих лунами большущих, с бригадную сковороду, кругов прессованной картошки да капусты, больше и не было ничего. Даже хлеба не было, его, оказывается, разобрали еще утром, сразу после привоза.

Приглядевшись, Леонид купил ржаных пряников, сахару, масла, говяжьей тушенки, спросил:

— А у вас вино есть?

— Вино? А это что — рыбий жир?! — вдруг заорал продавец, сверкнув белками выпуклых глаз, и шлепнул ладонью по чайнику. — А это что — сироп из персик? — кивнул он на стоявшую поодаль железную бочку, из которой набирал в чайник. — Вино! Кавказ поезжай, там вино пить будешь, яблоки кушать будешь. Здесь Колыма. Здесь нет «Изабелла», нет яблок и пэрсик!

«Ну и черт с тобой!» — Леонид повернулся и пошел прочь, чувствуя на себе любопытные взгляды завсегдатаев магазина.

В избе теплота и уют. Темно и тихо. От жарко натопленной печки тянет ласковой благодатью. Василий давно уже спит, сладко посапывая и почмокивая губами, а вот Леониду не спится на новом месте.

Он приподнимается, тянется к тумбочке за сигаретами, долго курит, стряхивая пепел прямо на невидимый пол.

Засыпает близко к полуночи.

И уже в полудреме ему чудится, будто в непроглядной темени выстывающей избы пошаливает ветерок.

Проснулся Леонид от холода. Шевельнулся под одеялом: постель — как лед. Изо рта при каждом выдохе — пар.

Василий в длинных, почти до коленей, трусах, в валенках на босу ногу и с накинутым на плечи одеялом прыгал, лязгая зубами, около Леонида и тормошил:

— Вставай, вставай! Чудо!

— Что за чудо? — прохрипел Леонид.

— Вода в чайнике застыла. Начисто. — Василий хотел улыбнуться, но посиневшие, стянутые холодом губы не слушались, кривились в глупой гримасе. — И вот! — показал он на угол.

В углу под потолком белел пышный, ядреный, как заматеревший гриб-древесник, что плодится в мокрых подпольях, куржак.

Не хотелось не только вставать, но и двигаться.

— Сколько время?

— Восьмой час.

Леонид все же пересилил себя, отбросил одеяло, спрыгнул с кровати и — ух! — будто на снег наступил, обжег пятки об пол.

— Ну и удружил нам товарищ Драч. Избушка — что решето.

— Н-ничего-го! П-перезимуем! — бурчал Василий, склонившись над печкой и с трудом попадая поленьями в дверцу — его колотило. — Н-нич-ч-чего! Счас станет жарко.

Мешкать и потягиваться было недосуг. Леонид метнулся на помощь, нащепал лучин. Накинув пальто, сбегал с ведром за снегом, примостил ведро на плиту…

В плите гудело, играло алое пламя. Изба, хоть и нехотя, стала наполняться теплом. Вскоре утрамбованный в ведре снег набух, как губка, просел — со дна можно было сливать в рукомойник. Запарил и чайник с застывшим чаем, а вскоре задрожал, гремя о плиту, — скипело.

Ребята умылись, поели.

Пора было собираться в контору. Оделись в казенное: фуфайка, ватные брюки, серые валенки, брезентовка, — походили по избе, приноравливаясь к непривычной одежде, оглядели друг друга.

Коренастый, кривоногий Василий в «робе» показался еще косолапей, крепче, «клешнястей», и Леонид завистливо хмыкнул. «Земин, вы как коряга!» — сказала однажды школьная литераторша Анна Петровна, не любившая парня и допускавшая по отношению к нему всякие словесные вольности. Грубо, конечно. Непедагогично и грубо. Но — в точку. Действительно — как коряга. Здоровый, черт! Никто из ребят не мог его побороть, не говоря уж о Леониде, который с детства был жидок и узкоплеч, хоть и ростом удался как надо.

— Эх-х!

— Ты чего? — удивился Василий.

— Да так. Чудно немного.

— Ладно. Пошли.

За ночь мороз еще поднажал — было градусов полсотни, не меньше. Зато тихо. Ни ветерка, ни единого колебания. Над распадками как зависли пласты густого тумана, так и стояли недвижно, будто нарисованные на блеклой бумаге. В глубине распадков и в поселке было еще серовато, не совсем развиднелось, зато вверху, над сопками, по-праздничному алело и золотилось. Или там, в лучах невидимого далекого солнца, шел редкий снег, или здесь, в поселке, от густого морозного воздуха рябило в глазах, но казалось, что вершины сопок шевелятся.

«Как волны», — подумал Леонид, шагавший рядом с Василием по хрусткому снегу, и вспомнил про утренний сон.

Этот сон в последнее время снился ему часто. Правда, в разных вариациях, но… каждый раз заставлял переживать случившееся когда-то как вновь.

Было то в девятом классе, весной, в самое половодье, когда вспенившаяся, налитая вешними водами Обь морем разлилась по сорам — лугам, по веретям и сограм, по маковки затопив тальники, что пониже.

Однажды под воскресенье, в стылый ветреный день, одноклассницам Маше Подгорной и Юльке Лобановой, жившим не в селе, а напротив, в маленьком поселочке сплавщиков, загорелось съездить домой. Леонид и Васька, по прозвищу Хезма, пошли провожать. Едва вышли на берег — увидели: Обь бушует не в шутку, на середине гребнистые валы метра в два.

Перевозчик Васюта Ширков, старый чалдон, прозванный за непомерную леность и полное равнодушие к пассажирам Тюлиным Номер Два, лежал под яром прямо на песке и, накрывшись брезентухой, дремал.

— Чего? — поднял он голову, глянув на Леонида шально. — На тот берег? Да ты, случаем, парень, не опупел? Не видишь, падера поднялась? Если вам жить надоело, я не хочу помирать.

— Может, правда, девчонки, повремените, — посоветовал Леонид.

Васька Хезма смолчал.

Маша скривила губы, и в ее раскосых глазах Леонид прочитал: «Струсил, да? Струсил?» Отступать было поздно. Если б другая девчонка — плевать. Но Маша…