Анна Поршнева - В лесу, на море, в небесах. Подлинная история избушки на курьих ножках

А леший и того пуще. Влюбился леший в шуструю ягу, едва увидел ее длинный нос и острые, по-девичьи любопытные глаза. Бродит леший вокруг избушки на курьих ножках: то букет васильков под ручку дверную сунет, то душистой лекарственной травки на поляне рядом вырастит, то лукошко орехов под крыльцом оставит. А яга не замечает его стараний. Разве что иногда угостит чаем с пряником, да попросит меду от диких пчел набрать. Даже не улыбнется ласково. Так только, по древнему яговьиному обычаю, цыкнет зубом неопределенно, не поймешь – то ли довольна, то ли сердится.

Как-то совсем невмоготу стало лешему. Набрался он смелости и пошел к лесной чаровнице в чувствах признаваться.

– Чего пришел? – яга варила какое-то зелье и от того была страшно занята. – Чего у порога мнешься? Живот, что ли, опять прихватило?

– Я того. Я только спросить, – шепчет леший, от ужаса ставший цветом точь-в-точь молодые майские листочки на липе. – Не желаешь ли совместно жить? Вдвоем оно того, сподручнее…

– Куда ж я тебя помещу? – мимодумно соображает яга, – полати у меня узкие, лавки тесные, разве в погреб… Да там ты, небось, плесенью порастешь. – Потом опомнилась, конечно, сплюнула и ругнулась в сердцах, – ах ты, такой-сякой щучий сын! Какая мне с того польза, что ты в моей избе шастать будешь, под ногами путаться. Еще склянку какую разобьешь. А ты знаешь, сколько склянка на базаре стоит?

– Не знаю, – еле слышно шепчет леший.

– Две копейки! А на две копейки можно целый фунт пряников печатных купить или пол головы сахарной!

При мысли о таком небывалом богатстве леший совсем сник. Понял он, что никак бабе-яге не соответствует – прост слишком, да и туповат. Вздохнул и поплелся обратно в лес.

Баба-яга, однако, хоть и заботилась о варимом зелье, кой-что заметила. И в следующий же раз, как леший к ней пришел накормила его салатом из побегов ревеня и одуванчикового корня. Через это снадобье лешего сначала беспричинный смех пробрал, потом горькие слезы одолели, а потом встряхнулся леший, приосанился, и всю любовь как рукой сняло. Так что в тот же вечер он, довольный, гонял глупых девок по лесу, хватая их мохнатыми цепкими пальцами за голые икры.

Как-то осенью сидела Аленка, теперь уже окончательно баба-яга, на крыльце избушки, смотрела в синее высокое небо и мечтала. И избушка тоже смотрела в синее высокое небо и мечтала.

В небе тянулись к югу стаи перелетных птиц, разнообразными выкликами волнуя сердца. Вот летят высоко-высоко клином не то гуси, не то лебеди, и кричат что-то сварливо.

"Ах! – думает Аленка – вот бы приручить этих гусей-лебедей да и послать в какую-нибудь деревню, чтоб они там выбрали мальца покрасивше да покудрявей и принесли бы этого Ивашечку ко мне. Я бы ему яблочков дала, малинки сушеной, он бы в сенях играл и смехом меня радовал". Мечтательные картины на мгновенье мелькают перед взором яги, но тут же уступают место жестокой прозе. "Ну, вот принесут они мне этого Ивашечку. – рассуждает баба-яга, – а он поднимет рев. Ну, успокою я его. А он расшалится, все мои котлы перевернет, все мешочки с сушеными травами перепутает, все скляночки с зельями разобьет. А потом все равно в рев кинется. Я ведь ему не нужна. А нужна ему какая-нибудь тонкогубая горластая Варвара, баба бойкая и сметливая, да грязноногая сестрица с вечно замызганным дорожной грязью подолом. Придут они ко мне в избу отнимать Ивашечку, скандал учинят, еще придется сниматься с места и перебираться куда-нибудь к Кузькиному болоту. Ну их, мечты эти. Пойду лучше пряник съем."

А избушка мечтать продолжает и все мечтает об одном, о заветном. Как проклюнутся у нее однажды на заре крылья, как поднимется она в чистое небо и полетит вольно, куда захочет. Мир поглядит, себя покажет. Увидит далекие синие горы, и пустыни, и море-окиян увидит, и даже дивного зверя индрика, наверное, увидит. И так мечтает избушка от зари до зари, провожая туманным взглядом перелетные стаи, пока не падет на землю первый иней да не позахрустывает в лужах первый лед. Тут уже не до мечтаний. Тут надо дровами топиться да тепло в горницу подавать, а то хозяйка осерчает.

Зимой в избушке, особливо когда несколько дней подряд идет снег и заметает по самые окна, тоскливо и скучно. Ни баба не прибежит с узелком, в который завернуты яйца, половина запеченного гуся или крынка свежих сливок да сдобный сметанник. Ни леший не зайдет поделиться свежими сплетнями про водяного и веснянок. Ни прохожий молодец не заглянет вслед за волшебным клубочком в поисках Василисы или Марьи Моревны. Только волки воют да лоси приходят рога об углы сруба поточить.

Очень скучно бабе-яге. Очень скучно избушке. Все разговоры по десять раз переговорены, все истории по десять раз пересказаны, все шишиги в округе по десять раз обсуждены.

А избушке, вдобавок, еще и не пошевелиться, как следует. Не повернуться за солнышком, ноги не размять – глубокий влажный снег мешает, вволю вздохнуть не дает. Баба-яга томилась-томилась, да и придумала. Встала спозаранку, взяла лопату и принялась снег вокруг крыльца разгребать да ровной горкой приминать. До самого полдника трудилась. В полдник развела самовар, заварила малинки да сухарями с печеными яйцами подкрепилась. Затем принялась мазь разводить. Вонючую! И скипидаром от нее несет, и маслом каменным, и жиром барсучьим. Избушка аж расчихалась, поднявши клубы пыли с давно не чищенных половиков, отчего расчихалась уже баба-яга.

Далеко уж за полночь повалилась спать старуха, не сняв даже валенки и кацавейку, да даже платка не сняв. А утром, чуть солнышко в окно постучалось, вскочила бойкая, как ни в чем не бывало, и побежала курьи лапы мазью мазать. Хотела было избушка возмутиться, да яга рта открыть не дает, покрикивает:

– Стой смирно! Я добра тебе желаю! – и знай натирает когти и пальцы вонючим зельем. От зелья сначала жарко стало, потом зачесалось между пальцев, а потом произошло чудное – когти выросли в длину, аршин не то на десять, не то на двенадцать, переплелись и превратились в лыжи. Прямо вверх по склону выехала избушка из снежного плена и айда на реку, кататься! Баба-яга на крыльцо выбежала, ветер свистит в ушах, изба несется, старуха по-разбойничьи посвистывает…

Водяной глубоко под речкой проснулся от того, что водянята все криком кричат от восторга, за пируэтами избушки снизу наблюдая. Осерчал, конечно, но что он будет делать? Не станешь же с ведьмой лесной ругаться, себе дороже, да и лед толст – не пробить его, не подняться наружу, чтобы учинить скандал.

Лешие на берега реки собрались, радуются невиданному зрелищу.

Дед Пахом, выехавший с утра к дальнему стогу за сеном, да лошадка его пегая вместе рты открыли, дымящую, свистящую и резво скользящую избу увидав.