Анастасия Лесунова - Имбирный пряник в варежке

– Аня! Руку положи в санки, а то пешком пойдёшь! – серьезно сказал папа.

Холодная варежка поддалась строгому голосу, и в ту же секунду предновогодние огни отразились в Аниных больших голубых глазах. Красота!

– А теперь в них будешь кататься ты, – проговорила Аня, возвратясь из глубин воспоминаний детства. Они зашли с Ваней в садик.

– Я? Ну ничего себе! Ура, – он даже подпрыгнул от радости.

Ванюша чмокнул маму в морозную румяную щеку, когда она стояла в дверях садика в заснеженной шапке, и сказал:

– До вечера, мама, – а напоследок добавил, – А вечером мы будем в новых санках кататься?

– Конечно, Ванюша, обязательно, – Аня улыбнулась и остановилась на пару секунд, хоть и спешила к первому уроку. Ребята в группе играли и бегали, как маленькие снежинки. Они были увлечены своими занятиями.

Аня вышла на мороз из тёплого, пахнущего молочной кашей садика. Надела варежки, поправила на плече тяжелую сумку и пошла к школе. Снег скрипел под ее высокими сапогами. Анна Андреевна торопилась к первому уроку. Открыла кабинет, включила свет, и темная учебная комната осветилась желтоватым светом. Первый урок – литература в 6 классе, и Пушкин, с его лихими лицейскими годами.

К вечеру Юра, ворча, привез из гаража сани. Алюминиевые завитки на чуть поблекли, но все еще выглядели так, будто из волшебной истории про Дедушку Мороза.

– Зачем нам это старьё? – хмурился Юра. Подарок из прошлого занял половину салона в машине. – Они тяжелые, в магазин не зайдёшь с ними, места много занимают. Современные снегокаты намного удобнее. А ещё лучше – электромотоцикл или квадрик.

– Ну, как зачем? Это же раритет! Память о прошлом, – уверенно спорила Аня. – Ни у кого таких нет. Ты только посмотри, какие они.. настоящие. Кругом один пластик, всё какое-то ненадежное, недолговечное. Ширпотреб, одним словом. А это – история.

– Ну, вот сама и будешь таскать тогда свою историю, – хмурился, но нёс санки Юра.

Вечером Анна Андреевна с чувством детской радости пошла забирать Ванюшку домой. Уже стемнело, один за другим зажигались фонари. Ребята гуляли на площадке – лепили снеговика и кидались снежками, пока одна воспитательница разговаривала с другой.

– Ваня, мама пришла, – крикнула она мальчику.

– Мама, смотри какая у снеговика шапля! – кричал довольный Ваня, надевая на голову снеговику ведерко.

Аня посмеялась и обняла заснеженного Ванюшку. Шапка у него съехала, нос и щеки покраснели, а улыбка расползлась по лицу. Когда Ваня увидел за спиной у мамы сани, он подпрыгнул и проговорил:

– Санки! Я в них поеду домой?

– Да, конечно. Залезай на борт, – ответила сквозь улыбку Аня.

– Ванюша, какие у тебя красивые сани, – воскликнула воспитательница, – Сейчас смотришь, один пластик вокруг, а тут такая красота, – обратилась она к Анне Андреевне.

– Это ещё из моего детства, – ее наполняла гордость.

Ваня удобно уселся в сани и они отправились домой. Вновь пошёл снег. В этот раз мелкий, как крупа. В отблеске фонарей – начинающаяся метель. Аня тянула сани с Ванюшей за собой, и они плавно скользили по свежему снегу. Он смотрел по сторонам на зажигающиеся желтоватые огни в пятиэтажных хрущевках, на старушку, которая выгуливала собаку, похожую на булку свежеиспеченного хлеба, на людей, спешащих по домам с пакетами из местных супермаркетов. Он вытащил руку в синей варежке из санок и начертил полосу по кромке снега. Снежинки налипли на неё, пробороздив успевшие налететь за декабрь сугробы.

– Ваня! Верни руку обратно, – проговорила строго мама, обернувшись к сыну. Он смотрел на неё и улыбался.

В доме Даунингов по случаю сочельника был большой праздник. Гости в нарядных костюмах сидели за длинным праздничным столом, покрытом красной скатертью. Свечи мягко освещали семейный голубой фарфор и блестящие серебряные приборы. Запечённая индейка в середине стола блестела жирной румяной корочкой. Тарелки с рыбой, овощами и закусками заполнили все пространство стола. Гости чокались бокалами, ели и много смеялись. За окном уже давно стемнело, а на улочках зажгли фонари. Шумный праздник и не собирался заканчиваться.

Генри Даунинг – мальчик пяти лет, которого нарядили в костюм гусара, с недоверием относился к праздничным сборищам. С саблей наголо он скакал в пустом зале вокруг рождественской ели в сопровождении славного деревянного коня по кличке Дефорж и длинного мягкого Мистера Зайца.

Ель сверкала золотыми огнями. С мамой и тетушкой Люси они накануне украсили ее пушистые ветви пряниками в виде звёзд и человечков, сахарными тросточками, орехами и печёными апельсиновыми дольками. Нарядная, она была центром праздника и казалась поистине волшебной. Генри не отходил на неё ни на шаг, боясь пропустить то, что взрослые называли «рождественским чудом».

– Какой у тебя уродливый заяц! – воскликнула Эмма – дочка мистера и миссис Браун. Генри вздрогнул. Девочка в алом бархатном платье и высоких белых гольфах зашла в пустующий зал к Генри. В руках ее тоже была плюшевая игрушка. Девочка скривила свой маленький круглый носик и дернула каштановыми кудряшками, перевязанными яркими лентами. Она добавила: – Настоящий плюшевый заяц должен быть мягким, с красивыми длинными ушками и голубыми глазками, как у моего, – вот, – она протянула Генри своего плюшевого зайца. Он выглядел точь-в-точь как с витрины лавки игрушек миссис Уинтер: мягкая белая шубка состояла из идеальных ворсинок. Уши пошиты с подкладкой из нежного шелка. А хвостик! Хвостик из настоящего меха делал его похожим и впрямь на настоящего зайца. Только взгляд выдавал в нем игрушку – стеклянный, холодный с голубым отливом. На шее зайца красовался розовый бант, которым обычно оборачивают праздничные коробки ко дню рождения.

– Это Бекки, зайка из семьи Кэррот, – декларировала Эмма. – Она из благороднейшей семьи. Ее отец – сэр Кэррот, служит королеве в большом прекрасном дворце, – глазки Эммы блестели, в них отражались золотистые огоньки, горящие на рождественской ели. Генри вдруг вспомнил Эллиота – мишку из Венеции. Однажды тетушка Люси привезла племяннику антикварного магазинчика плюшевого мишку в твидовом жакете с золоченными пуговицами.

– Это медведь Эллиот. Придворный короля Карла Восемнадцатого, – гордо заявила тогда тетушка Люси, выпучивая глаза из-под роговых очков.

Шёрстка мишки блестела на свету, а глазки-бусинки были похожи на спелые ягоды черники. Медведь стоил больших денег, и тетушка наказала беречь его «как зеницу ока». Генри поиграл с ним пару дней и поставил на полку, после того, как у него оторвалась пуговка на твидовом жакете.

Генри взглянул ещё раз на своего зайца: длинное худенькое тельце, как у него самого, и лапы, длиннее тела вдвое. Мятые уши с подкладками из тонкой ткани в горох свисали до самого хвостика. Глазки и носик были вышиты чёрными нитками – в них не отражалась ель, не блестели огоньки. На правой лапе слегка разошёлся шов, и оттуда выглядывал маленький кусочек белой набивки. Шёрстка зайца не была пушистой, как у Бекки, но мягкая тёплая ткань приятно лежала в руках. Сколько и хороших, и печальных дней пережил этот заяц. Генри не дал ему имени, он звал его просто Мистер Заяц. Он был ему настоящим верным товарищем. Генри играл с ним уже пятый год. Когда мальчик болел, все солдатики и машинки лежали в сундуке нетронутыми, а Мистер Заяц, с его нелепыми длинными лапами, всегда был рядом с Генри.