Григорий Володин - Питомцы апокалипсиса

Кошмарный сон выплюнул меня в белую комнату. Белые стены и потолок сверкали, как отделка и мебель в кабинете Гертена. Как аксамит унголов.

Щека моя тонула в мягкой подушке. Левый глаз снова видел, мускулы и кости даже не чесались. Мягкая хлопковая рубашка щекотала кожу. Сладкая нега разливалась по телу, я не шевелился. Душа наполнялась покоем и радостью, что я живой – живой я!

Напротив моего лица стену пачкал небольшой мокрый желтый подтек. Желто-песочный, как кожа унголов.

Об унголах я знал мало. Шесть лет назад ананси провели только что похищенным детям вводную лекцию о своем мире, о сказке, куда нас занесло. На планете Люмен, говорил лектор-ананси, обитают более десятка рас одного гуманоидного вида Ареопы. Самые малая и большая расы – ананси и унголы – воюют между собой уже многие столетия. Почему, нам не объяснили.

Расы, вид, гуманоидный… Мы, дети, слушали эту взрослую белиберду и хлопали глазами.

– Сорри , извините, – спросила Сильвия. – То есть, ананси приходятся унголам кузенами?

Ананси-лектор сказал, что нет, ананси и унголы не ближе друг другу, чем экваториальная и европеоидная расы людей, что окончательно погрузило нас в уныние.

Позже я и Мана спросили Динь-Динь, как старшего, о чем нам втолковывали.

– А, так они о неграх и белых, – ответил белокурый француз.

– Тогда вообще ничего не понимаю, – сказал я. – Почему ананси и унголы дерутся? Я ведь не дерусь с Маной.

Тут же трава лужайки выскользнула у меня из-под ног. Нагретые солнцем листья лопуха обожгли шею. Я удивленно уставился на небо, а небо – на меня. Мана убрала подножку и заявила:

– Никакая я не негра, я – парду, латиноамериканка.

– Сожалею, – понурил голову.

Бразильянка протянула мне руку. Я схватил девочку за локоть и опрокинул рядом на траву.

– Сожалею, что думал, что не дерусь с тобой.

Мы оглядели друг друга – одежда и волосы в траве и колючках ежовника, – и залились смехом. Динь-Динь поспешил прочь от нас, ненормальных.

Я все пялился, как ненормальный, на желтый подтек на стене и не сразу заметил, что связан. Какие-то вязаные шнурки опутали мне руки и ноги. На шнурках болталась куча пустых разноцветных мешочков с вышитыми рисунками и иероглифами. Первая мысль возникла: меня хотят принести в жертву Асмодею или еще кому.

Второй мысли не дал возникнуть до боли знакомый нежный эльфийский голос:

– Стас проснулся.

– Я в курсе, – сказал я и повернулся. В дверях стояли моя хозяйка и Хонока – четырнадцатилетняя японка с короткой стрижкой и огромными раскосыми глазами, как у школьниц в аниме.

Я подергался на узкой койке беспомощно, как спелёнатый младенец.

– Где Мана?

Юля без всякого кокетства сказала:

– Я думала, что единственная у Стаса.

– Ч-чего?

– Я доверяла Стасу все шесть лет.

Миндалевидные лупы Хоноки с упреком посмотрели на меня:

– Семпай, старший!

– Кончайте цирк, – зарычал я. – С Маной все в порядке?

Юля отвернулась к окну и уставилась куда-то за горизонт. Хонока сказала:

– Мана-семпай жива и здорова, Стас-семпай. Унголы не навредили ей.

Как и мне, подумал я и выдохнул.

– Твоя работа, Хонока? – кивнул на мешочки с иероглифами. Милая японка покраснела.

– Конечно, нет, Стас-семпай. Юлирель-семпай сама изготовила все талисманы омамори .

– Как же?

– Юлирель-семпай попросила меня научить искусству защиты от коварных ёкаев , демонов несчастий. Всю ночь, пока инкубатор исцелял ваше тело, Юлирель-семпай укрепляла оборону духа.

Я потряс связанной рукой, привлекая взгляд хозяйки.

– Юля, зачем наряжать меня как новогоднюю елку? Почему просто не посадила на цепь?

– Омамори защитят Стаса.

– Да ну?

Юля подошла к кровати, бледно-голубая ладонь коснулась серого мешка на моем плече.

– Кайун усилит удачу Стаса.

– Еще бы.

Ее пальцы скользнули мне на грудь и потеребили золотистую тряпочку в черных ломаных линиях иероглифов.

– Якуёкэ обережет Стаса от злых мананок.

– Все верно, сэмпай, только мононокэ, духи болезней , – вставила Хонука.

Я напряг кисть под тугим шнурком.

– Ну, допустим.

Юля погладила коричневый, почти бурый мешочек с вышитым рулем.

– С андзэном Стаса никогда не собьют на дороге.

– Что за одну ночь через Центр проложили скоростную трассу?

Юля надавила мне на живот сквозь белый мешочек. Под голубыми пальцами на атласной ткани улыбался желтый цыпленок.

– Благодаря андзану Стас не полысеет.

– Успокоила так успокоила, – сказал я. – Хонока, чему ты ее научила?

Я уперся ладонью в кровать, попытался сесть. Бедро накрыл талисман с блестящим золотым грибом или приплюснутой баллистической ракетой. Или…

– Хонока!

Юля будто процитировала энциклопедию для взрослых:

– Амулет Канаяма – для защиты сексуального здоровья.

– Хонока! Черт, что это за вывеска секс-шопа?

Маленькая японка вся сжалась в румяную смущенную помидорку.

– Семпай, я не виновата! Юлирель-семпай все просила и просила обучить новым омамори, приличные быстро закончились.

Плача Хонока выбежала из комнаты. Юля сказала:

– Стас – дурак.

Я вывернул ладонь и дотянулся до узла шнурка. Потянул за пластиковый пистончик.

– Не узнаю комнату. Мы в инкубатории?

Путы ослабли, эта защита от ёкаев . Теперь мою душу не спасти.

Я снял веревки. И бросил пошлый омамори в хозяйку. Липовая баллистическая ракета скользнула с высокой груди на пол.

Юля сказала:

– Больно.

– Не верю. Еще раз – с чувством!

– Не больно.

– Нечего тогда говорить.

Юля подняла «золотой» омамори.

– Стас передумал насчет Юлирель?

– Целых десять раз. К сожалению, число четное. Поэтому ничего не изменилось.

– Я не понимаю Стаса. Все шесть лет Стас мечтал сбежать из Адастры. Теперь Стас делает все, чтобы его оставили здесь навсегда.

Ну здравствуйте, ваше морозное высочество Юлирель и ее леденящие кровь угрозы.

– Экспресс на Землю давно ушел, – сказал я. – У меня должно быть хоть что-то, хоть какое-то оправдание, когда я вернусь. «Где ты пропадал? – спросит Лена. – Почему не появлялся так долго?» Что я отвечу? «Понимаешь, все семь лет я был очень, очень занят. Я чесал волосы одной инопланетной девочке»?

Юля погладила вышивку «золотого гриба». Низ моего живота обдало жаром. Какое-то колдовство вуду.

– Я тоже твоя сестра, – резко на первый план выступила более человечная половина моей хозяйки. – Ты и я – гешвистер.

Юля посмотрела на меня так, словно мы обручены.

– Я не выбирал тебя сестрой.

– Лену ты тоже не выбирал.

Я согласился, что разницы почти никакой. Нас с Леной связало родство, наша мама, а нас с Юлей – ее отец. Никакой разницы.