Кевин Сэндс - Исчезнувший аптекарь

Том прижал ладони к щекам.

– Твой учитель нас убьёт.

– Погоди, – сказал я. Боль постепенно стихала, уступая место ужасу, скрутившему внутренности. – Погоди. Это можно исправить.

– Как? У тебя в загашнике есть запасные медвежьи яйца?

Том ещё крепче стиснул щёки и застонал.

– Просто… дай подумать минутку, – сказал я.

И, разумеется, именно в этот момент мастер Бенедикт вернулся домой.

Он даже не успел войти внутрь – замер, как вкопанный, остановившись на пороге. Высокий – так что ему приходилось пригнуться, чтобы пройти в дверь, – учитель просто стоял на месте, сгорбившись, и длинные тёмные кудри его парика раскачивались на вечернем ветру. Своими длинными руками он прижимал к груди большую книгу в кожаном переплёте. Новый травник Калперера. Из-под тёмного бархатного камзола виднелся бордовый холщовый пояс шириной в фут, обёрнутый вокруг талии. На нём было множество кармашков, каждый не шире человеческого пальца. Из карманов торчали стеклянные флаконы, заткнутые пробками или запечатанные воском. С пояса свисали и мешочки со всякими полезностями – кремень и трут, пинцет, серебряная ложка с длинной ручкой. Мой учитель сам придумал этот пояс для того, чтобы носить ингредиенты и лекарства – по крайней мере, эти мне не нужно было тащить с собой, когда мы ходили домой к клиентам.

Мастер Бенедикт уставился на медную пушку, которая, откатившись, замерла у его ног. Из неё всё ещё поднималась струйка дыма. Прищурившись, он перевёл взгляд с пушки на нас.

– Может, всё-таки войдём, Бенедикт? – раздался голос за его спиной. – Тут холодно.

Крупный мужчина протолкнулся мимо моего учителя и стряхнул пыль со своего плаща с меховой оторочкой. Это был Хью Коггсхолл. Пятнадцать лет назад он окончил обучение у Бенедикта Блэкторна. Теперь сам став мастером, Хью владел мастерской в соседнем приходе.

Он сморщил нос.

– Тут воняет, как… – Хью замолк, заметив меня и Тома. Приоткрыв рот, он покосился на моего учителя.

Двигаясь со всей возможной осторожностью, я оттолкнулся от пола и встал перед ним. Том стоял рядом со мной, неподвижный, как изваяние.

На лбу мастера Бенедикта вздулась тёмная вена. Когда он заговорил, его голос был холоднее льда.

– Кристофер?

Я судорожно сглотнул.

– Д-да, учитель?

– Что я пропустил? Войну?

– Нет, учитель.

– Может, диспут? Дискуссию о придворной политике? – Его слова источали сарказм. – Пуритане опять захватили парламент и свергли нашего недавно вернувшегося короля?

Моё лицо горело.

– Нет, учитель.

– Тогда, может быть, – процедил он сквозь зубы, – ты объяснишь мне, зачем, во имя Господа, вы застрелили моего медведя?

– Я не хотел, – сказал я. Том, стоявший рядом, энергично кивнул. – Это вышло случайно.

Мой ответ, казалось, разозлил учителя ещё сильнее.

– Ты целился в бобра, но промахнулся?

Не осмеливаясь говорить, я молча указал на котёл, всё ещё стоявший на столе у камина. Несколько секунд мастер Бенедикт молчал. Затем он проговорил:

– Вы стреляли свинцовыми пулями… в железный котёл… с расстояния шести футов?

Я посмотрел на Тома.

– Я… мы… да?

Учитель закрыл глаза и прижал руку ко лбу. Затем наклонился ближе.

– Томас, – проговорил он.

Том дрожал. Мне подумалось, что он вот-вот рухнет в обморок.

– Да, сэр?

– Ступай домой.

– Да, сэр.

Том отступил, неуклюже кланяясь снова и снова. Он подхватил со стола свою сорочку и выскочил на улицу. Дверь захлопнулась за его спиной.

– Учитель … – начал я.

– Закрой рот! – рявкнул он.

Я повиновался.

Абсолютно нормальное явление, когда ученик – в данном случае я – получает крепкую, от души, порку. Но за три года, что я прожил с мастером Бенедиктом, он ни разу меня не бил. Никогда. Это было настолько необычно, что я провёл целый год под его опекой, прежде чем понял: он действительно меня не ударит. Том, который каждый день ощущал на своей шкуре тяжёлую руку отца, полагал, что это несправедливо. Я же думал: более чем справедливо, учитывая, что свои первые одиннадцать лет я провёл в сиротском приюте при госпитале Христа, где воспитатели раздавали оплеухи, как конфеты на охоте за пасхальными яйцами.

Иногда мне хотелось, чтобы мастер Бенедикт ударил меня. Но вместо этого, если я делал что-то не так, он просто на меня смотрел. Его разочарование проникало внутрь, словно червь, погружаясь в самое сердце и оставаясь там.

Как сейчас.

– Я доверял тебе, Кристофер, – сказал он. – Каждый день. Доверял нашу лавку. Наш дом. И вот как ты к этому отнёсся?

Я повесил голову.

– Я… я не думал…

– Это же очевидно! – вспылил мастер Бенедикт. – Пушка! Ты мог выжечь себе глаза. Трубу могло разорвать. А если б ты действительно попал в котёл – и Господь, видать, правда благоволит к дуракам, потому что я не понимаю, как ты ухитрился промахнуться – я бы отскребал твои остатки от стен до самого Рождества. У тебя вообще нет мозгов?

– Простите, – промямлил я.

– И ты застрелил моего чёртова медведя.

Хью фыркнул.

– Не поощряй его, – сказал мастер Бенедикт. – Он и так мне прибавил седых волос.

Хью примирительно вскинул руки. Мастер Бенедикт обернулся ко мне.

– И если уж на то пошло, где ты взял порох? – спросил он.

– Я его сделал.

– Сделал?

Он, казалось, только что заметил банки на столе. Затем увидел пергамент с шифром, который мы с Томом оставили возле них. Мой учитель посмотрел на него, потом перевернул. Я не мог прочитать выражение его лица.

– Ты расшифровал это? – сказал он.

Я кивнул.

Хью взял из рук учителя листок и осмотрел его. Потом глянул на мастера Бенедикта. Казалось, будто между ними произошёл какой-то безмолвный разговор, но я не мог понять, о чём они думают. Внезапно я ощутил надежду. Учитель всегда радовался, когда я удивлял его чем-то новым. Возможно, ему приятно, что я решил эту головоломку самостоятельно.

А может, и нет. Мастер Бенедикт ткнул костлявым пальцем мне в рёбра.

– Что ж, если уж ты испытал такой творческий порыв, я хочу, чтобы бы переписал рецепт своего сегодняшнего маленького приключения. Тридцать раз. А потом ещё тридцать раз – на латыни. Но сперва ты приберёшься в этой комнате. Положишь все вещи на свои места. И выскоблишь пол. Лавку, мастерскую и каждую ступеньку в этом доме. До самой крыши. Сегодня ночью.

До крыши?.. Вот теперь мне в самом деле захотелось плакать. Я понимал, что этим вечером точно был не на стороне ангелов, но ученики и так работали до изнеможения. Мой учитель, возможно, был добрее, чем любой другой мастер, которого я знал, но мои обязанности не изменились. У ученика день начинается ещё до шести утра. Он должен встать и подготовить лавку к открытию. Затем обслуживать покупателей, помогать учителю в мастерской, самостоятельно заниматься, учиться и так далее – до самого захода солнца. Потом ученик должен прибраться, приготовить ужин и вычистить лавку для завтрашнего дня. И лишь после этого он может лечь спать – на соломенный тюфяк, служащий ему постелью. Ученики отдыхают лишь по воскресеньям и в редкие праздники. А сейчас был самый разгар двойного праздника: сегодня Вознесение, а завтра – День королевского дуба. Я мечтал об этом весь год!