Клавдия Лукашевич - Честное слово

– О душе своей не заботится, Пелагея Ниловна… Спасибо за кофе… Всласть напилась… Так-то хорошо!

– Налила бы я вам ещё, дорогая, чашечку, да больше в кофейнике не осталось. – И хозяйка в доказательство потрясла кофейник.

– Спасибо, спасибо! Я сыта… Кажется, шесть чашек выпила… Спасибо! Я и то всегда в богадельне рассказываю, как вы меня угощаете… – Старушки ещё поговорили с часок. Они вспоминали прошлое, как им жилось спокойно, счастливо, как их берегли, любили. Затем Матрёна Григорьевна стала собираться домой. Пелагея Ниловна её не удерживала, так как с минуты на минуту ожидала возвращения своих жильцов, для которых придётся и самовар ставить, и в лавочку сходить.

Пелагея Ниловна очень скоро освоилась со своими новыми жильцами. Они, действительно, были люди хорошие, домой приходили рано и к хозяйке относились почтительно, жалея и оберегая её старость. Часто они сами ставили самовар, чтобы не тревожить лишний раз старушку, сами бегали в булочную, сапог никогда не давали ей чистить.

– Мы пока ещё молоды, хозяюшка! А молодым людям необходим ручной труд, – шутил художник, надевая на руку сапог и старательно водя по нему щёткой.

В одном разочаровалась хозяйка: жильцы её оказались людьми совсем бедными, два сундука, введшие её в приятное заблуждение, были наполнены старыми книгами, а в маленькой корзинке было немного белья. Пелагея Ниловна была женщина хотя простая, необразованная, но добрая; а в сердце каждой женщины скрыто немало сокровищ: есть там потребность о ком-нибудь заботиться, желание кого-либо приголубить, утешить, облегчить чьё-либо страдание… И вот наша старушка предметом своих материнских забот избрала молодых жильцов; особенно жалела она художника.

– Какой дохленький! В чём душа держится! Поди, матушка родная о нём горюет, думает… Эх, беднота, беднота! – так не раз сокрушалась Пелагея Ниловна. Она с особенной заботливостью прибирала комнату студентов, даже чинила их бельё и платье, чего по уговору делать не бралась. Как-то раз медик, надев пальто, радостно воскликнул:

– Какая это волшебная фея починила мне карманы?! А то я по забывчивости немало вещей опускал в них, как в бездонную пропасть… Я должен непременно расцеловать эту добрую, но неизвестную мне волшебницу…

– И вовсе не фея и не волшебница, а я… И поцелуев мне твоих не надо: я их терпеть не могу, – отозвалась старушка, провожая жильца.

– Бабуня, за такие добрые дела, вы, наверно, будете живой взяты на небо… А я мысленно преклоняюсь перед вами, – говорил студент, низко кланяясь

– Полно тебя балагурить-то… Лучше, как увидел, что карманы дырявые и попросил бы починить… И не терял бы ничего… Мне за всем не углядеть, – отвечала Пелагея Ниловна, закрывая за жильцом дверь.

Молодые люди сердечно полюбили свою хозяйку и, что свойственно юности, постоянно над ней добродушно подсмеивались и шутили, называя её то «бабу-ней», то «Пелагеей Миловной». Она же по привычке многих старых людей, желающих показать расположение, почти сразу стала говорить им «ты».

Студентам жилось тяжёло. Медик получал 30 рублей в месяц стипендии, и на это оба жили. Жить на такие деньги в столицах можно только впроголодь. Получит наша молодёжь стипендию, отдаст хозяйке за комнату, уплатит кое-какие мелкие долги, неделю-две обедают в дешёвой кухмистерской, а другие полмесяца перебиваются чаем, ситным, очень часто – и одним чёрным хлебом. А ведь надо ещё одеться, надо книги, нужны ещё многие необходимые мелочи. И хорошо, если на помощь являются уроки или какая-нибудь другая работа. Но пусть никто не подумает, что такие лишения могут очень печалить молодых людей, стремящихся к образованию. Их увлекают науки, светлые образы искусства; перед ними заманчивое будущее. Молодость вынослива.

Жильцы Пелагеи Ниловны были всегда веселы, всегда шутили. Пелагея Ниловна жалела молодых людей, хотя и сама жила на гроши. Раз в месяц она ходила к какой-нибудь благодетельнице-княгине и получала от неё пять рублей; немного оставалось от жильцов, да бесплатное помещение в кухне – так и тянула свою однообразную жизнь старушка. Рубль она считала большими деньгами, пятьдесят рублей – огромным капиталом, а сто рублей во всю жизнь не видала, – как она говорила Матрёне Григорьевне.

Пелагея Ниловна могла отказать себе во всём, кроме кофе; и про эту слабость её скоро узнали молодые жильцы. Видя её иногда на кухне за чашкой кофе, они всегда подсмеивались.

– Не пейте, бабуня, кофе, у вас нервы расходятся, – говорил ей как-то медик.

– Ничего не расходятся… Век пью, ничего не случалось. Ведь я пью немного. Вот, кажется, сегодня первую чашечку.

– Ну, если первую, ничего. Больше – ни-ни… С тех пор, сколько бы раз на дню студенты ни заставали её за кофе, непременно спрашивали:

– Что, бабуня, сегодня первую чашечку?

– Да, кажется, первую, вот только что присела, – добродушно отвечала старушка.

Художник постоянно приставал к своей хозяйке с портретом.

– Уж вы как хотите, Пелагея Мил овна, а я с вас портрет напишу… и на выставку поставлю.

– Что ты, что ты, батюшка! На старости-то лет! Ведь я не важная какая госпожа, чтоб меня на выставку… Вот тоже шутник!

– У вас, бабуня, лицо типичное…

– Не пойму я твоих мудрёных слов… Лучше, чем пустое-то говорить, взял бы да мне все образа подновил. Вот скажу спасибо!

– О, я для вас на всё готов! И образа все заново сделаю, – весело отвечал юноша.

Важный жилец, «настоящий» чиновник, не особенно был доволен появлением молодых людей в квартире.

– Вы хорошенько мою комнату запирайте, как уберёте… Чтобы никто туда и не заглядывал… Чтобы не пропало что… – говорил он каждое утро хозяйке, уходя на службу и поглядывая на комнату жильцов.

А если ему приходилось сталкиваться с ними в прихожей, то его и без того угрюмое и злое лицо становилось ещё сумрачнее. Он взглядывал на студентов так, как будто хотел их проглотить. По вечерам он нередко выходил на кухню и сердито говорил хозяйке:

– Покою нет! Чего они там галдят? Подите, скажите, чтобы говорили потише… Что это за безобразие!

Пелагея Ниловна ничего ему не отвечала, но отправляясь в комнату молодых людей, ворчала про себя:

– Вот ещё зло какое навязалось! Ни ему стукни… Ни ему слово скажи… Уж, кажется, люди тихие, уважительные… Другие бы ему ещё не то сделали… Рассержусь, возьму и откажу! Пусть ищет другую комнату! Надоел!..

Старушка только наедине принимала такие строгие решения, а входя в комнату студентов, начинала слезливо просить их быть потише и горько жаловалась на своего важного жильца. Молодые люди смеялись, начинали ходить на цыпочках и говорить шёпотом. Знакомство между студентами и чиновником не налаживалось. Этот последний чуть ли с каждым днём относился к ним враждебнее и враждебнее. Наконец, совсем рассердился. Раз вечером художнику понадобились чернила, которые у него вышли.