Клавдия Лукашевич - Честное слово

– Что ты, что ты! Куда я поеду со старухой, с ребятами! Пустяки ты говоришь, Галечка!

– Нет, не пустяки… Все поедем. Там люди нужны. Детей твоих я к себе возьму, обучу в своей школе. Ты себе место найдёшь. Или шляпки будешь делать. Всё вспомнишь. Помогут тебе… Там всё это нужно… Бабушка у меня будет жить при школе.

– Сказки всё это, Галя. На какие средства мы поедем, оборванные… Да и бабушка не поедет.

– Ну, мы похлопочем её в богадельню.

– Хлопотали уже. Она ведь нравная, не идёт, внучат жалеет. Стара она, ведь ей, кажется, семьдесят семь лет, а всё ещё стирает, работает. Старинный крепкий человек.

– И бабушку уговорим. У нас там хорошо. Хозяева мои – иностранцы, очень требовательные, но хорошие. И школа у меня отличная, большая, светлая. И люблю же я это дело. И ученики меня тоже любят. С такой радостью работаю и пользу приношу. Спасибо тётечке, что дала мне в руки такой благородный кусок хлеба.

Прасковья Ивановна слушала задумчиво, и на её озлобленном, измученном лице мелькали какие-то светлые мысли и добрые чувства.

На другой день Параня с детьми была у Гали. Бабушка не пришла.

– Зачем я к ней пойду? Мы с ней недружно жили, – упрямо сказала старуха.

Опять две подруги вспоминали прошлое, толковали. Галя серьёзно и решительно настаивала, чтобы Параня ехала с нею.

Прасковья Ивановна как будто склонялась и отвечала, улыбаясь:

– Ну куда ты и на какие капиталы нас потащишь? Испугаются там такой оравы!

– Найдётся у меня немного денег, прикопила. Мы ведь скромно поедем.

– А бабушка-то? Она не поедет. Жаль ведь её оставить. Одна, старая. Всю жизнь нам отдала.

– Я её уговорю, – решительно сказала Галя.

И, действительно, уговорила, употребила в дело всё своё красноречие и взяла её просьбами пожалеть внучат.

Сначала старуха сердилась и слышать не хотела об отъезде.

– Никуда я не поеду. Пусть Параня с детьми едет. А я тут около родных могилок останусь.

– Бабушка, тут мёртвые, а там живые люди… ваши внуки… Вы им нужны. Они без вас скучать будут.

– Не дотащите вы меня, – уж как будто склонялась старуха.

– Дотащим… Вы ещё внуков подымете, вырастите. Работать вы молодец.

– Да уж это правда… Пока руки служат, даром хлеб есть не буду.

– Поедемте, бабушка, там дела много.

С трудом, но старуху уговорили. В подвале поднялась суета перед отъездом. Прасковья Ивановна ожила, расцвела, стала доброй и деятельной; она обшивала детей, стирала укладывалась и работала целые дни. Просвет и надежда на лучшее будущее придали ей энергии и сил для борьбы.

Опять было шумно и суетливо на вокзале Николаевской железной дороги… Галя, Параня, бабушка и дети уезжали в Сибирь. Никто их не провожал. Скромно, даже бедно одетые, они были так счастливы, веселы, шутили, смеялись… А счастливее всех, радостнее и довольнее была Галина Фёдоровна. Она заботилась о вещах, о детях, усаживала их, хлопотала. И ей казалось, что её благословляет невидимо чья-то добрая душа и тени прошлого шлют им всем напутственный привет на новый путь.

Это случилось в один из самых холодных осенних дней, когда, как говорится, добрый хозяин собаку на улицу не выпустит… Серая мгла окутывала землю, дождь лил ливмя, ветер пронизывал до костей. В квартире Пелагеи Ниловны раздался звонок. Она сама открыла дверь и увидела двух молодых людей.

– Здесь отдаётся комната? – вместе спросили они.

– Здесь, – ответила старушка, подозрительно оглядывая молодых людей, промокших, посиневших, дрожащих от холода.

– Да вы, господа, не студенты ли? – боязливо спросила Пелагея Ниловна.

– Почти что так, сударыня, – улыбаясь, ответил один из молодых людей. Он был в форме, и поверх фуражки с кокардой у него был одет башлык; другой был статский – в порыжелом пальто и поношенной шляпе.

– Я студентов не пускаю, – объявила хозяйка.

– За что такая немилость? – спросил статский.

– Оттого, что с ними беспокойно!..

– С другими, может, беспокойно… Но, уверяем вас, сударыня, если вы обойдёте весь земной шар, то не встретите людей более покойных, чем мы…

– Уж вы, господин, меня не учите… Я это очень хорошо знаю сама, – обидчиво ответила Пелагея Ниловна.

– А если вы это знаете, то позвольте посмотреть комнату… Может, мы наймём и не для студентов. К тому же, разрешите немножко обогреться. Погода отчаянная, и мы продрогли, – сказал молодой человек в форме, снимая и стряхивая башлык.

– Обогреться можете… Калоши снимите!.. Ах, вы без калош. Пожалуй, и ноги промочили! Ну, подождите здесь в прихожей, я тряпку принесу: ноги надо обтереть, а то наследите… У меня полы чистые… Только я студентов не пускаю в жильцы, – проговорила хозяйка, скрываясь в кухне.

Пелагея Ниловна была маленькая, седенькая хлопотунья-старушка. Одетая во всё тёмное, с чёрной косынкой на голове, она походила на монашенку. Говорила она скоро, ходила быстро и, несмотря на старость, лицо у неё было свежее и глаза бойкие.

– Славная бабуня! Какое у неё милое лицо, – сказал статский своему товарищу. Старушка быстро вернулась с тряпкой.

– Вы хорошенько ноги обтирайте! Теперь идите направо… Вот комната! Молодые люди вошли в маленькую, уютную комнату с простой, дешёвой обстановкой. Здесь стояли кровать, диван, обитый пёстрым ситцем, комод, стол, два стула, этажерка; на стене висели зеркальце и олеография, изображающая итальянку. В комнате едва можно было повернуться, но было чисто, светло и на всём лежала печать заботы и домовитости. Молодые люди переглянулись, подмигнув друг другу: комната им сразу понравилась.

– Как вас зовут, хозяюшка? – спросил статский.

– Пелагея Ниловна.

– Прекрасное имя! Сейчас видно, что вы хороший человек!..

– Имя, батюшка, христианское… Так родители назвали… А уж хороша или нет – про то люди знают… Кажись, поперёк горла никому не стала…

– Какой сегодня холод, Пелагея Ниловна, промокли и продрогли мы, искавши комнату. И никуда-то бедных студентов не пускают жить… Хоть на улице оставайся! – проговорил, улыбаясь, тот, кто был в форме.

– А сколько вы берёте за эту комнату? – спросил статский.

– Десять рублей. И меньше ни копейки! Студентов я не пускаю… Старушка взглянула на молодых людей вызывающе. Она отдавала комнату за семь рублей и хотела их напугать высокой ценой. Молодые люди снова переглянулись и молча кивнули друг другу головой. Тот, что был в форме, полез в карман, достал потёртое портмоне, вынул две бумажки и, подавая их старушке, сказал: