Клавдия Лукашевич - Честное слово

– Да. А вам что-нибудь надо? Насчёт работы? – усталым голосом спросила полная женщина и встала со своего места, прикрикнув на детей.

– Параня, да ты ли это? Разве ты не узнаёшь меня? Ведь я Галя. Помнишь, Параня, милая? Да неужели это ты?

Полная женщина очнулась, но как будто не обрадовалась, а скорее сконфузилась и молчала, не зная, что и сказать.

– Параня, милая, как же ты тут? Отчего ты так живёшь? Где же твой муж? Жив ли?

– Муж у меня умер. Так живём здесь с ребятами.

Хозяйка не приглашала гостью сесть. Она, видимо, была не рада гостье.

Дети подошли к матери и жались, угрюмо посматривая на чужую.

– Это твои дети? Господи, как девочка похожа на тётю. Милая, как тебя зовут? – пришедшая хотела приласкать ребёнка.

Но девочка отвернулась и ничего не ответила. Дети были пугливые и дикие.

– Параня, ты как будто мне не рада. Встретились, как чужие… А я-то из-за тебя сюда и приехала. Едва удалось разыскать. Сколько я бегала-то…

– Негде мне вас принять… И не на что даже посадить… Ну, чего нам видеться, – нахмурившись ответила Прасковья Ивановна.

– Да разве мне что-нибудь надо… Я хочу тебя и детей твоих видеть, поговорить, вспомнить старое. Вот ты меня как чужую, называешь на вы…

– Что там говорить… И вспоминать нечего… Моя жизнь хуже каторги, – перебила гостью хозяйка.

– А бабушка где? – гостья хотела отвлечь, перевести разговор.

– Бабушка со мной живёт, по стиркам ходит.

– А ты-то как же и на что живёшь?

– Тоже стиркой занимаюсь.

– Параня, приди ко мне… Вот адрес мой. И детей приведи. Я для вас же сюда ехала. Едва разыскала. Поговорим… Что-нибудь придумаем…

– Некогда мне ходить по гостям-то… Работать надо. Уж, вы, Галя, не взыщите.

Прасковья Ивановна, нахмурившись, отвернулась.

Галя хотела приласкать детей, но они спрятались. Она поцеловала Параню и опечаленная ушла. Так больно и странно ей было узнать в этой полной и угрюмой женщине прежнюю милую, весёлую Параню.

Вечером в том же подвале происходил такой разговор между Прасковьей Ивановной и старой сгорбленной старухой.

– Она к детям так ласкова. Просила прийти, привести. Может, детям-то и сделает что-нибудь.

– Ну, да знаем мы эти ласки, добра-то люди никогда не помнят. Нечего ей на нашу бедность зариться… Пусть и не ходит сюда.

– Она весёлая такая. Шубка на ней хорошая, в шляпке.

– Ну и пусть себе франтит. Много я горя из-за неё приняла.

Но Прасковья Ивановна не верила своей бабушке. Она хорошо помнила, кто из-за кого горя принял.

Галина Фёдоровна была настойчива. Она несколько дней подряд приходила в подвал. Она принесла детям булок, гостинцев, скромных игрушек. Она дала денег их матери. И мало-помалу нашла доступ к охладевшему, измученному сердцу несчастной женщины.

Однажды Гале показалось, что её как будто даже ждали в подвале. Было почище прибрано, стоял самовар, несколько чашек и лежал ситный.

– Садись, угостись хоть чайком. А то приходишь каждый день и угостить-то тебя нечем, – сказала Прасковья Ивановна, перейдя на ты, и даже улыбнулась.

– Параня, ведь я не за угощением… Не считай же ты меня чужой. Я твоя сестра. Твоя мама столько для меня сделала доброго. Я никогда этого не забуду. Может, и я в память её что-нибудь могу для тебя сделать. Я ведь вижу, как тебе тяжело живётся.

– Да уж моя жизнь! Лучше и не вспоминать. На свет Божий не любо смотреть.

– Не надо унывать, Параня, может, жизнь переменится.

– Чего меняться-то? Ещё хуже будет, – с отчаянием сказала Прасковья Ивановна.

– У тебя детки славные. Вырастут тебе на радость. О них надо думать.

– Что детки… В нищете, в горе… Без науки, часто без куска хлеба.

– Параня, не убивайся так. Мы что-нибудь придумаем… Ведь вы же меня не бросили, вырастили и выучили. Мой долг твоим детям помочь. Скажу тебе откровенно: к твоей Паше так моё сердце лежит. Без волнения видеть ее не могу: ужасно похожа на тетю. И в глазах её чистая, простая, бесхитростная душа…

Галя позвала к себе старшую девочку и, обняв её, поцеловала её голубые ясные глаза.

– Вылитая бабушка… Паша, поедем со мной в Сибирь. У меня хорошо. Учиться в школе будешь…

– Нет, я с мамой, – застенчиво ответила девочка.

– Глупая ещё… Оттого и хочет с мамой голодать, – сказала Прасковья Ивановна и опять улыбнулась.

– А всё-таки, Параня, дорого это… Любит она тебя, жалеет и не хочет оставить. Золотое сердце у этой девочки… Вот как было у тёти.

– Да, маменька была неучёная и очень проста, а души справедливой, доброй… Всё, бывало, о правде, да о помощи, да о совести говорила. Тоже всегда бедных жалела. Я-то была тогда молода. Не понимала, не верила… А теперь узнала, что она за жизнь… Послушала бы маменьку, лучше было бы.

Галя обняла подругу и усадила с собой рядом на кровать.

– Расскажи, Параня, отчего всё случилось, отчего тётя померла… Я ведь вас потеряла из виду. Писала, просила знакомых узнать… Как в воду канули… Только и узнала, что тётя умерла, прачечную продали в другие руки. Помолилась я, поплакала об её доброй душе… О тебе постоянно справлялась. Никто ничего не мог узнать.

– Маменька умерла с горя. Муж у меня попался пьяница, разбойник. Всё прокучивал… Что, бывало, маменька ни даст, ничего не убережёшь. Характер у него был скверный, такой буян. За детей очень маменька убивалась. Душа-то у неё была чувствительная. Она всё близко к сердцу принимала: очень детей моих жалела… Скучала и таяла, как свеча… Недолго прожила она. Часто тебя вспоминала… Бывало говорит: «Уеду я к Гале. У неё покой найду».

– И не приехала… Уехала в другой мир, моя добрая, хорошая тётя, – с грустью отозвалась Галина Фёдоровна.

– Муж скоро умер; после одной драки ему голову прошибли… И вот осталась я с бабушкой и троими ребятами. Знаешь сама, я была у родителей балованная, своевольная; учиться ничему не хотела как следует… Думала, всю жизнь за спиной мамы проживу припеваючи. А вышло-то не так. Вижу теперь, что самое главное надо учить детей, дело им в руки дать. Вот и мучаюсь, глядя на них.

Прасковья Ивановна задумалась. Галя сидела, обняв её, и со скорбным выражением слушала печальную повесть подруги.

– Ведь ты, Параня умела шляпки делать? Отчего ты всё бросила?

– Замужем, с ребятами всё забыла… Это дело чистое, кропотливое… Где уж с моими-то грубыми руками… Хожу с бабушкой по стиркам. Ребята одни болтаются в углу без учения, без призору. С голоду не умираем, а сыты не бываем.

По лицу Галины Фёдоровны пробежала судорога, как бы от боли. Она привстала и живо проговорила:

– Ну, этого больше не будет. Так оставить вас нельзя. Детей надо учить. Знаешь, Параня, что я тебе скажу. Поедем со мной в Сибирь?

Лицо Прасковьи Ивановны выразило испуг.