Дарья Доцук - Поход к двум водопадам

– Ну мне же всего на тро-о-ойку на-а-до! – протянул он так, словно я отказывала ему в глотке воды.

Я молчала. Он потыкал меня пальцем. И еще раз, больнее.

– Ну Вер, ты чо, как эта?!

– Ладно, если успею, – бросила я, лишь бы не трогал.

На тройку нужна всего половина заданий – не такая уж огромная цена за несколько дней спокойствия.

– Спасибо! Ты самая умная и красивая в этом дебильном классе. Серьезно тебе говорю, не веришь?

Зяблик издевательски усмехнулась. В математике она разбиралась лучше меня, лучше всех в классе, но к ней Троша не обращался, потому что на прошлой неделе она не дала ему списать химию.

– Чо ты лыбишься, дебилка? Заткнись и смотри в тетрадку!

– Копанов!

– Извините, Эмма Николаевна, просто тут Зяблик на Одинцову чо-то наезжает. Вообще непонятно!

– Что?! – возмутилась Зяблик.

– «Штё-о-о»?! – передразнил Троша.

Не было нужды смотреть на него, чтобы представить, как противно вытягивается и кривится его лицо, – это выражение мы видели тысячу раз.

Обернулась Русакова. Она могла бы сделать Троше втык: в классе они были на равных, но предпочитала с Трошей не ссориться. Они перешучивались и воспринимали друг друга, как вожди соседствующих племен. Но сейчас Русакова должна была заступиться за Зяблика, чтобы обеспечить себе и Щукиной правильные ответы к тесту.

– Трошик, ш-ш-ш… – ласково попросила Русакова и кокетливо улыбнулась.

– Но если она…

– Тишина! – Эмма Николаевна оглушительно припечатала ладонь к столу. Удар был такой силы, что я вздрогнула, а она так и сидела с каменным выражением лица. Неужели ей не больно? – Если я не ошибаюсь, мы сюда приходим, чтобы заниматься математикой. Так что, будьте любезны, все свои личные дела оставляйте за дверью: мне они абсолютно неинтересны.

Автобус, поплутав среди метели, наконец нашел остановку и распахнул двери. Пассажиры обреченно двинулись в молочно-серую мглу. Мне навстречу по улице Марины Цветаевой бежала, хохоча, колючая вьюга.

Бабушка встретила меня традиционно:

– Сразу тапочки надевай! Такой холод!

«Такой холод» был в доме всегда, и зимой и летом. Строго-настрого воспрещалось ходить без тапочек и открывать больше одного окна одновременно: бабушка ужасно боялась сквозняков. В детстве сквозняки представлялись мне невидимыми вредителями, которые прокрадывались в дом с одним-единственным желанием – кого-нибудь простудить. Кроме того, считалось, что они могут повредить «Элегию», наше старое пианино.

Бабушка была маленькая и полная, всегда в одном и том же домашнем халате. Он выцвел и покрылся катышками, но бабушке нравился. Убедившись, что я переобулась, она заскользила обратно в кухню и исчезла в душном запахе горохового супа, который застаивался в квартире, потому что из-за сквозняков бабушка редко проветривала.

Я заглянула к дедушке. Он сидел на диване, вытянув худые, распухшие от артрита ноги, и раскладывал пасьянс. За подлокотник цеплялась клювом его деревянная палочка. Дедушка был лысый, с белыми усами и аккуратной сединой по подбородку. Казалось, он предпочитал проводить время наедине с собой, смотреть спортивные передачи, перечитывать Достоевского. Но как же дед радовался, когда звонили старые знакомые или я заходила сыграть в шахматы или карты!

Я жила у них по будням, а на выходные меня забирали родители. Во всяком случае, старались забирать. Они работали в большом городе и жили не близко, на полпути между работой и Варламовом. Мама с папой нигде бы со мной не успевали, а у бабушки на меня были большие планы: музыкальная школа, кружки, походы в театр… Вот она и забрала меня к себе еще в первом классе.

А десять месяцев назад у меня родился брат Петя, и им стало совсем не до меня, так что и выходные я теперь проводила с бабушкой и дедом.

Петя и мама были неразлучны, он рос на ней, как яблоко на ветке. Мама постоянно на него отвлекалась и не запоминала ничего из того, что я ей говорила. Она и с папой вела себя точно так же, теперь они переговаривались в основном через Петю:

– Ну не плачь, Петенька, сейчас папа принесет тебе погремушку.

– Петя, спроси-ка у мамы, где папин синий галстук?

– Мы кушаем, нам некогда искать папин галстук. Пусть папа сам поищет, правда?

Вот такие разговоры. Так что про маму, папу и Петю тоже особо нечего написать. Они жили где-то там, сами по себе. Специально для Пети сделали в квартире красивый ремонт и светло-голубые стены. У родителей до сих пор приятно пахло новизной и деревом.

Перед ужином я успела немного поиграть. Черное пианино «Элегия» делило большую комнату с книжными шкафами. Одну полку занимало собрание сочинений Варламовой. В нашем городе в каждой семье была такая полка.

Я села за пианино и наиграла, что пришло в голову, в ре-миноре, моей любимой тональности. Пальцы сами нащупывали ее, словно других не существовало.

Музыкальная школа мне не нравилась, потому что приходилось играть чужие произведения. Ввели бы лучше уроки музыкального творчества. Но на композиторов учат только в консерватории, а до консерватории я бы недотянула.

Учительница сольфеджио иногда задавала сочинить пьеску, но гораздо чаще мы писали скучные диктанты. Если мне случалось что-то забыть или перепутать, она называла меня «бабой Верой». Почему-то изо всей группы только меня одну, так что я была рада, когда нам раздали аттестаты и отпустили на все четыре стороны. За полгода после выпуска я не сыграла по нотам ничего, только то, что сочиняла сама. Бабушку это расстраивало: она-то мечтала, что я буду вечерами играть Чайковского и петь романсы.

Недавно я взяла с полки Марину Цветаеву (мне стало интересно: все-таки наша улица названа в ее честь), открыла книгу на середине и услышала мелодию на фоне строк. Стихи не читались, а напевались, и я тут же села подбирать музыку.

Бабушка хвалила и удивлялась: «Это ты сама сочинила?» Я ответила, что сама, но в глубине души не была в этом до конца уверена. Казалось, кто-то спрятал звуки внутри стихотворения, а я лишь открыла его, как музыкальную шкатулку.

Может, это и было вдохновение. Оно казалось чем-то извне, какой-то искрой, случайно залетевшей в ухо. Но Ирина Борисовна говорила, что ничего случайного не бывает, и таблица элементов не могла присниться никому, кроме Менделеева, потому что именно он подготовил для нее наилучшую почву. Так что, наверное, вдохновение похоже на сквозняк – нужно открыть окно, чтобы тебя продуло.

Я наигрывала мелодию и рассказывала самой себе историю про пианино, по имени Элегия, которое мечтало сочинять музыку и страшно завидовало своему хозяину-композитору. Каждый день Элегия мучила его расспросами: как он придумывает мелодии, в чем его секрет? Композитор честно отвечал, что не знает, но Элегия ему не верила и считала, что композитору жалко поделиться с ней своим мастерством. В отместку она защемляла ему пальцы, фальшивила или делала так, что в самый ответственный момент западали клавиши. Однажды терпение композитора лопнуло, и он продал пианино соседскому мальчишке, который барабанил по клавишам так, что Элегия ужасно расстроилась и ни одному настройщику больше не удалось ей помочь.