Ф. Энсти - Шиворот-навыворот

Похоже, так обстояло дело и сейчас, и как очередную дурную примету они отметили появление мистера Блинкхорна, который, обменявшись репликами с мистером Тинклером, удалился вместе с последним.

– Он отправил их погулять, – сообщил Сигерс, собаку съевший на дурных предзнаменованиях. – Значит, будет скандал.

Скандалы, хоть случавшиеся в Крайтоне часто, а потому вроде бы выработавшие у школьников защитные рефлексы, тем не менее переносились ими трудно. Доктор Гримстон был вспыльчив и не умел сдерживать себя в минуты гнева. Он болезненно воспринимал даже те малейшие нарушения дисциплины, которые другие на его месте сочли бы сущими пустяками, и если бы обнаруживал нарушение, то не знал покоя до тех пор, пока не устанавливал точное числа нарушителей и степень их вины.

В таких случаях он собирал учащихся в зале и обращался к ним с длинной речью, постепенно доводя себя до такой степени негодования, что несчастные слушатели готовы были от ужаса провалиться сквозь землю. Бывало, нарушители приходили к скоропалительному выводу, что запираться бессмысленно и их уже вывели на чистую воду, после чего они сознавались в преступлениях, о которых доктор понятия не имел. Похожим образом в рыбацкий невод попадают рыбы всех размеров и пород или тяжелый артиллерийский обстрел в морских сражениях заставляет всплывать тела ранее утонувших моряков.

Поль, разумеется, обо всем и не догадывался. По обыкновению, он держался в сторонке, собираясь с силами, чтобы сделать признание при первом же удобном случае. Он двинулся вслед за остальными и, поднимаясь по лестнице, задался вопросом, не засадят ли его за зубрежку.

Мальчики проходили в классную комнату в угрюмом молчании и усаживались за парты и столы. Доктор уже был там. Он стоял, опершись одной рукой на кафедру, и глядел на них с таким грозным видом, что от его взгляда и мертвой тишины многим стало решительно не по себе.

Доктор начал речь. Он сообщил, что теперь, когда все снова собрались здесь, он сделал открытие, касающееся одного из учеников, которое хоть и удивило и оторчило его, но тем не менее должно быть доведено до всеобщего сведения.

Мистер Бультон не верил своим ушам. Его тайна разгадана, негодный трюк Дика будет предан гласности, а пострадавшему принесут извинения. Возможно, со стороны доктора не совсем тактично заявлять об этом во всеуслышание, но хорошо все, что хорошо кончается, и он, Поль, вполне готов закрыть на это глаза.

Поэтому он устроился поудобнее, откинувшись на спинку, скрестив ноги и показывая всем своим видом, что он наперед знает, о чем будет речь.

– С тех пор как я посвятил себя воспитанию юношества, – говорил доктор, – я всегда заботился о том, чтобы мои ученики получали обильное питание, чтобы у них не было повода тайком добывать разнообразные лакомства. Я всегда присутствовал при их трапезах, я отечески следил за их играми...

Тут он сделал паузу и так отечески посмотрел на учеников в первых рядах, что те не знали, куда деться от смущения.

«Он отклоняется от сути», – озадаченно отметил про себя Поль.

– Я сделал это в убеждении, что простая, здоровая и обиль ная пища за моим столом окажется достаточно сытной для юных организмов, чтобы не возникало соблазна в сладостях разного рода. Таковые раз и навсегда запрещены в моей школе и все школьники это прекрасно знают. И тем не менее что я вижу! – тут постепенно Гримстон стал ослаблять контроль за своими эмоциями, все больше и больше поддаваясь праведному гневу. – Находятся натуры столь низкие, столь неспособные ценить доброту, столь лишенные даже намека на честь и совесть, что они готовы бросить вызов разумным предосторожностям, введенным ради их же блага. Сейчас я не стану называть их по именам, пусть лучше они заглянут себе в сердца и осознают свою вину.

При этих словах каждый ученик в отдельности, смекнув, к чему клонит наставник, попытался принять вид искренней невинности, как правило неудачно.

– Мне не хотелось бы думать, – говорил доктор, – что порок этот распространился гораздо шире, чем мне представляется. Впрочем, если я не прав, то ничего удивительного! Возможно, кое-кто в этой комнате трепещет от тайно содеянного. Если это так, то у него есть один достойный выход, а именно: честно и открыто во всем признаться.

На это приглашение никто не откликнулся.

Школьники предпочли придерживаться выжидательной тактики.

– В таком случае пусть это недостойное существо – ибо он не заслуживает другого слова – имя которого мне известно, выйдет вперед и публично признается в проступке и попросит прощения, – грохотал доктор, разошедшийся вовсю.

Но скромное существо отказалось сделать такое признание в слабой надежде, что, может быть, доктор имеет в виду кого-то другого.

– Тогда я сам назову его, – бушевал доктор. – Корнелиус Коггс, прошу встать.

Коггс приподнялся со своего места, слабо прошептав:

– Я, сэр? Нет, нет, это не я, сэр.

– Да, да, это ты, и пусть твои товарищи окружат тебя подобающим презрением.

Разумеется, все собравшиеся уставились на беднягу Коггса, изображая ту степень презрения, которой можно достичь при столь неожиданном уведомлении. Презрение, вообще, вещь весьма заразительная, когда исходит сверху.

– Значит, Коггс, – молвил доктор гневно и медленно, – ты попытался обманно протащить заразу в мою школу, надеясь остаться безнаказанным? Ты льстил себя надеждой, что, коль я конфисковал запрещенную мерзость, на этом все и кончится? Ты жестоко обманулся. Запомни раз и навсегда: тебе не удастся отравлять себя и твоих товарищей недозволенными сладостями мерзкими мятными леденцами, скверными финиками и отвратительным рахат-лукумом. Я перекрою каналы распространения гадости, тайно внесенной в мои стены одним из учеников. Предателю воздается по заслугам.

Дело было в том, что однажды кто-то из самых маленьких питомцев доктора Гримстона сильно расстроил желудок, объевшись сладостями, и доктор решил обезопасить себя на будущее от подобных инцидентов.

Благодаря бесстрашию одного из ваших соучеников, – продолжал Гримстон,который хоть и в эксцентрической манере но, безусловно, из лучших побуждений раскрыл мои глаза на это зло, я смог справиться с ним в зародыше. Ричард Бультон, пользуюсь случаем, чтобы публично похвалить тебя за благородное поведение.

Мистер Бультон так расстроился и рассердился, что утратил дар речи. Он было решил, что дорога к свободе открыта, а доктор устроил этот спектакль из-за дурацких мятных лепешек. Он подумал, что вообще зря упомянул об их существовании. Впрочем, он раскаивался в этом не в последний раз.

Что же касается тебя, Коггс, – продолжал доктор, – внезапно вынув небольшую коричневую трость. – Я хочу преподнести тебе наглядный урок.