Уле Маттсон - Бриг «Три лилии»

Понятно: не лось, не лиса — просто овца.

А вон и бабушка показалась. Она несла овечку на плечах, так что ноги свисали впереди — по две црги с каждой стороны. Овечку недавно остригли, она зябла и жевала бабушкино ухо.

— Ну-ка, пойди наведи порядок в сарае! — крикнула бабушка еще издали. — Первую неделю придется ее взаперти держать, не то убежит в лес!

Уже вечерело. В сарае закипела работа. Из курятника выметали перья и щепки. Мусор вон, солому в дом. Подумать только — овечка! Но как же назвать бедняжку? Овца блеяла и дергала веревку, все на волю рвалась.

«Ульрика, — решил Миккель, — вот как мы ее назовем. А по фамилии — Прекрасношерстая».

В этот самый миг овечка вбежала в сарай, подгоняемая бабушкиным башмаком.

— Бэ-э-э-э!

На шее овцы висела веревка. Миккель схватил ее и запрыгал вместе с Ульрикой. Наконец ему удалось привязать ее за крюк в стене.

Так у них завелась скотина. Правда, у богача Синтора было сорок восемь овец, но зато ни одной Ульрики.

Вот только беда, что вокруг постоялого двора трава больно жидкая. Конечно, овечке много не надо, но с одного воздуха да воды не разжиреешь, и овца до того отощала, что все ребра выступили. Она глодала деревья, грызла жестянки и вообще все, до чего могла добраться, а жиру все не прибывало.

— Ничего не поделаешь, придется везти ее на Островок, сказала бабушка. — Завтра и повезем.

Островок находился посередине залива и принадлежал богатею Синтору, а жили на нем одни чайки да сороки.

— Только-только пообвыкла и с Боббе подружилась! вздохнул Миккель.

— Придумай что-нибудь ты, — ответила бабушка.

Боббе начал знакомство с того, что попробовал съесть Ульрику. Теперь он лежал на полу и храпел, зарывшись мордой в ее теплую шерсть. Овечка тоже храпела. Мерзнуть ей не приходилось, но и досыта наедаться — тоже.

Другого выхода не было. Бабушка пошла к Симону Тукингу просить лодку. Он, правда, только что спустил ее на воду, но сказал, что протекать вроде не должна. Миккель сел на весла, а бабушка устроилась на корме, крепко держа Ульрику, которая кричала так, словно ее кололи шилом.

— Не хочется ей туда, — сказал Миккель.

— По-твоему, пусть околеет с голоду у нас на глазах? отозвалась бабушка. — Оттолкнись посильнее правым веслом, так никогда не отчалим.

Миккель оттолкнулся. Боббе стоял на берегу и скулил, овечка вторила ему. Миккель стал грести.

— Ульрика, — приговаривал он с каждым взмахом весла, ты не горюй, Ульрика. Я тебя каждый день навещать буду. И Боббе тоже. Ты разжиреешь, как богатей Синтор. А по воскресеньям буду тебе морковку привозить.

На полпути к острову в лодке появилась вода.

— Протекает! — завопила бабушка. — Греби, Миккель, греби, пока жизни не решились!

— Я и так гребу, — ответил Миккель. — Сидите тихо, не качайте лодку! Лучше вычерпывайте!

Но черпак лежал под скамейкой, а на скамейке сидела бабушка. К тому же бабушка боялась выпустить овечку.

Вода все прибывала. Ульрика попробовала ее — невкусно, соленая… Бабушка обещала, если доберется живая до берега, каждое воскресенье ходить в церковь, не глядя, что туда десять километров с лишком. Когда будет сухо, конечно, — ведь башмаки-то дырявые! Миккель греб так, что пальцы ныли.

— Неужели вы не знаете стиха, чтобы вода в лодке не прибывала?! — крикнул он.

Бабушка обняла овечку, которая собралась уже прыгать за борт, и етала бормотать все стихи, какие помнила, — и от грома, и от пожара. Потом прочла их шиворот-навыворот.

Так уж было заведено у здешних людей: как что случится читать стишок.

— Не могу припомнить подходящего, — пожаловалась бабушка. — А от засухи стих не сгодится?

Миккель не знал, но считал, что попытка не повредит.

Так и так — тонуть.

Тем временем Ульрика твердо решила, что лучше тонуть в море, чем в лодке. Бабушка Тювесон стояла на коленях в воде и держала ее за зддние ноги — передние уже болтались за бортом. И надумала бабушка испытать стишок от засухи; его часто читали в этих краях лет шестьдесят назад:

Казалось бы, какой толк от такого стиха, когда тонешь?

Но, так или иначе, овечка угомонилась и решила, что лучше погибать в лодке с друзьями вместе. А в следующий миг они уже подошли к острову.

— Кому суждено с голоду помереть — тот не утонет! вздохнула бабушка и взялась за веревку. — Кончай грести, Миккель, дальше я сама управлюсь.

Она вылезла за борт и пошла вброд к берегу, таща за собой лодку.

Островок насчитывал двести шагов в длину и половину того в ширину. Зато вереска тут было вдоволь, а овцы едят вереск, когда нет ничего лучшего. И трава росла в расщелинках. И родник журчал под скалой.

Все лето жила овечка Миккеля Миккельсона на острове и стала круглая, как богатей Синтор.

Пролив между берегом и островом был всего двадцать шагов в ширину; в засушливые годы его ничего не стоило перейти вброд либо по камням.

В ту весну сильный северо-восточный ветер принес засуху, и от пролива остался бурый проток глубиной полтора метра.

Шестого июня, в тот самый день, когда бабушке Тювесон исполнилось семьдесят четыре года, Миккель попросил у Симона Тукинга лодку и отправился на Островок. Он вез с собой морковку — любимую овечью еду. Стояла духота, собиралась гроза, и он издалека услышал блеяние овечки.

Она прыгала и скакала по каменным плитам так, будто за ней гнался волк. Странно… Раньше она не боялась грозы.

— Ульрика! — окликнул ее Миккель. — Что с тобой, Ульрика?

Овца все блеяла. Тогда Миккель показал ей морковку опять не помогло. Наконец, он причалил, привязал лодку и пошел на бугор. Ульрика затрусила следом.

Миккель любил смотреть вдаль сверху. Если покажется бриг «Три лилии», он первым увидит его! Позор тому, кто теряет надежду.

— Ну, ну, Ульрика, славная, вот тебе морковка, — успокаивал он овечку.

Но она мотнула головой, отскочила в сторону и опять заблеяла. Гроза не шла, только громыхала где-то вдалеке.

Миккель лег на вереск и стал смотреть в море. Хоть бы один парус!..

Он вздохнул и повернулся лицом к проливу. Овечка легла рядом с ним; слышно было, как колотится ее сердечко.

Вдруг Миккель заметил тень. «Кошка, — подумал он и удивился. — Чья? Кто станет держать здесь свою кошку?»

Он присмотрелся. Нет… эта будет побольше кошки…

Настоящий зверь стоял по ту сторону пролива и нюхая воздух… Вот он присел и прыгнул на первый камень. Холод пробежал по спине Миккеля до самых пяток.

Рысь! Ну конечно, рысь!

Слышно было, как царапают о камень когти. Овечка притихла и тоже смотрела.

«А еще в деревне говорят, будто рыси все перевелись», подумал Миккель и пожалел, что он не старше на десять лет и что у него нет ружья.