Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан?

Ваня поднялся на трамвайный путь и по шпалам неторопливо зашагал к городу. Купить билет — у него денег не было, а проехать зайцем — не хватало совести. Ничего, можно и пешком дойти.

Весело позванивая, догоняли его трамваи: Ваня уступал им дорогу и, помахав рукой водителю, продолжал шагать по шпалам дальше.

На Волге простуженно загудел пароход. Не трудно угадать его по голосу — это «Волгарь», который ходит между Казанью и Верхним Услоном. Пароход всегда забит едущими на базар людьми. Полно там и всякой шпаны, — если будешь ротозейничать, говорят, обворуют в два счёта.

Навстречу попался воз. Мужчина средних лет сошёл с телеги, осмотрелся по сторонам и забросил в бурьян у дороги две доски. «Чумара!» — сказал и проехал мимо. «Все воруют, — подумал Ваня. — Может, и правы мальчишки?».

Сзади снова зазвенел трамвай. Ваня бросился в сторону, и вагон, громыхая, промчался мимо. Кто-то, кажется, крикнул его имя. Да, на подножке передней, двери вагона висел Нигмат. Волосы его растрёпаны ветром. Вот он, удерживаясь рукой за поручень и упираясь ногами в нижнюю ступеньку, отклонился от вагона и крикнул:

— Два дня тебе сроку! Два дня-я!..

Он хотел ещё что то добавить, но вдруг ударился головой об столб и тут же, потеряв сознание, рухнул под колёса.

— Нигмат! Нигматка-а! — подбежал к нему Ваня.

Трамвай, взвизгнув тормозами, остановился. Но было уже поздно. Лежавшее в луже крови за трамваем тело не двигалось. Ваня склонился над приятелем и, чтобы не зареветь от горя, закусил губу.

Из трамвая вышел народ. Водитель — женщина, закрыв лицо руками, начала тихо всхлипывать:

— Пропала я, пропала! За то, что человека задавила, — десять лет…

— Не плачь, — сказал ей один пассажир, — без проверки не посадят.

— Погибший сам виноват, — заявил другой.

— Он же на подножке висел.

— И от него водкой несло.

— Ох, уж зта водка.

— Да, кого только не губит!

— И сейчас, видно, ехал за водкой, несчастный. Посмотрите!

У Нигмата из карманов торчали пустые бутылки, заткнутые свёрнутыми в пробку бумажными деньгами.

— Кто-нибудь знает парня? — спросил мужчина.

— Это Нигмат Хантемиров, — еле произнёс Ваня. — Живёт на улице Карла Маркса в сорок первом доме.

— Жил, — поправил его мужчина и, вытащив из трамвая старую рогожу, накрыл ею безжизненное тело Нигмата.

Домой Ваня добрался, еле волоча ноги. Он выглядел таким уставшим, будто не спал двое суток.

— Что случилось, Ваня? — спросил Николай, сидевший за столом и что-то вычислявший на бумаге. — Не болеешь ли? На тебе лица нет.

— Болею… дурная болезнь ко мне пристала.

— Давай ложись. Я врача вызову.

— Незачем. Врач не поможет.

Николай встревожился.

— Не бредишь ли? — Он встал из-за стола и, укладывая брата в кровать, снял с его ног запылённые сандалии, расстегнул ворот рубахи. — Смотри, как похудал! И голова горячая. Может, есть хочешь?

— Нет, я сыт.

— А мать и твою долю положила мне в мешок. Приехал на место, гляжу: в мешке дней на десять еды.

— Лес сплавлять — не лёгкое дело!

— Ну, ну, рассказывай… Что случилось?

— Нигмат погиб…

— Какой Нигмат?

— Хантемиров. Тот, что всё время насвистывал. Сын соседа.

— Ну и что?.. Как говорит мать Хариса, пусть и ему будет место в раю.

— Это я убил его.

— Как?! — диким голосом крикнул Николай, ухватив братишку за грудь. — Своего приятеля? Чем? За что?

— Его трамваем задавило.

Николай осунулся и, помолчав немного, переспросил озабоченно:

— Трамваем?

— Да.

— Не столкнул же ты его нечаянно с подножки?

— Нет. Я шёл домой.

— Ну и что?

— Нигмат на подножке висел. Увидел меня и крикнул. Потом головой об столб…

Николай облегчённо вздохнул:

— Если так, то ещё ничего. А я уж не знаю что подумал. Сам виноват он. Если бы не висел на подножке…

— Нет, если бы не увидел меня…

— Перестань. Смерть не бывает без причины… Что же он крикнул?

Ваня запнулся. Как быть? Если он скажет Николаю последние слова Нигмата, брат начнёт копаться. И тогда уж заставит рассказать обо всём.

— Я не расслышал, — сказал он и смутился, почувствовав, что сам вырыл яму на своём пути.

— Отдохни. Сейчас у Пелагеи Андреевны молока возьму. Я ведь на этот раз неплохо заработал.

Ваня встрепенулся, как ужаленный,

— Спасибо, Коля, не ходи!

— Молоко для больного — самое надёжное лекарство. И мать сейчас вернётся — пошла в магазин… Отдыхай пока. Я мигом…

Николай, взяв из посудного шкафа плошку, вышел.

Ваня забеспокоился. Ведь старший брат ещё не знает, что самую дойную козу Пелагеи Андреевны украли на Казанке и зарезали. Если бы узнал, что к этому делу в какой-то мере причастен и его младший брат, не пошёл бы к соседке за молоком, а потащил бы Ваню для допроса в милицию. Говорят, взъярись корова, станет она прытче лошади, так и старший брат, если разгорячится — не остановишь. Ну, будь что будет, решил Ваня. Скоро вернётся мать… Не лучше ли убежать из дома? Пока не поздно. Потом вернуться дней через десять, когда всё уляжется… Или лучше пойти к Николаю Филипповичу. Рассказать ему обо всём и попросить совета. Но как смотреть ему в глаза?

Стыдно перед ним… Погиб Нигмат… Как сказать об, этом Николаю Филипповичу?..

Ваня откинул одеяло и сел, свесив ноги. Потом, придерживаясь руками за железную спинку, попытался подняться, но руки словно приросли к железу — не хотели отпускать его из дома. В голове застучали две мысли: одна — уходить, пока не поздно, другая — подождать немного.

Ваня еле-еле подошёл к сандалиям, поставленным братом у порога. Вот они, стоят наготове, будто сами приглашают: воткни, мол, свои ноги. Он обулся, застегнул сандалии. Но когда, повернувшись к двери, взялся за ручку, сердце его вдруг ёкнуло.

«Да! — вспомнил он. — Забыл кепку!» Пока снимал её с вешалки, увидел отцовскую фотографию на стене. Склонил перед ней голову. Затем, не выдержав, подошёл к неубранной постели, поправил одеяло, подушку и сел на кровать совсем притихший.

— Недоваренный!.. — ругнул он себя шёпотом.

С плошкой молока вернулся Николай. Увидев брата в кепке и в сандалиях, удивился:

— Ты куда?

Ваня промолчал…

— В дорогу собрался?

— Да. Куда глаза глядят.

Николай быстро поставил молоко на стол и сел рядом с Ваней.

— От себя не убежишь, — сказал он тихо.

Ваня, уткнув лицо в грудь брата, заплакал. Николай вдруг почувствовал себя виноватым: всегда он был строгим, требовательным и, пожалуй, никогда ещё не разговаривал с младшим братом откровенно.

— Выпей молока, Ваня…

Тот мотнул головой: не хочу, мол. Но когда брат поднёс ему плошку, он взял её и начал пить.

— Она позвала тебя ночевать, — сообщил Николай. — Одна, говорит, боюсь. Ночью ходят вокруг какие-то подозрительные люди.