Эмма Выгодская - Алжирский пленник (Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора «Дон-Кихота»)

— Вашему величеству угодно было ускорить срок моего отбытия обратно в Рим, к трону его святейшества.

Высокий красивый итальянец в фиолетовой рясе почтительно склонился перед королём Филиппом в кабинете аудиенций.

Красноватые недоверчивые глаза Филиппа недовольно осматривали слишком изящную для духовного лица, надушенную голову папского посла.

— Надеюсь, ваше величество не откажет отметить в письме к его святейшеству, — ещё ниже склонился прелат, — усердие, с которым я, скромный слуга римского престола, пытался исполнить свой долг: выразить вашему величеству соболезнование его святейшества и всей римской курии в тяжёлой утрате, понесённой испанским престолом.

— Да, да, — невнятно промямлил король, с ненавистью глядя на итальянца.

«Что он пронюхал? — думал Филипп, — Что он расскажет папе?»

Филиппа раздражал шум, который со смертью Карлоса поднялся при всех дворах Европы. Папа римский присылает соглядатаев даже сюда, ко двору.

Филипп нервно поправил перевязь шпаги на боку. Его бледное лицо на фоне чёрного камзола казалось почти синеватым. Если бы было можно, он прогнал бы эту змею — итальянца! Но нельзя ссориться со святым стариком, с папой римским. У папы, может быть, удастся занять денег. Доходы с обложения народа уже на два года вперёд заложены австрийскому банкирскому дому Фуггеров. Одиннадцать миллионов дукатов [10] Дукат — золотая монета. нужны для того, чтобы расплатиться с банкирами.

Нидерланды, богатые Нидерланды взбунтовались и не хотят платить. Вместо сборщиков налога приходится посылать туда с герцогом Альбой громадное наёмное войско. Герцог слишком долго не шлёт вестей о победе, а на содержание войска просит всё золота и золота.

Из-за всего этого постройка Эскориала, королевского дворца в Гвадаррамских горах, задерживается бог знает на сколько.

Филипп, морщась, шевельнул больной ногой, лежавшей на волосяной подушке. Сегодня колено болело невыносимо. Не помогли ни мази лекаря, ни любимая молитва, ни даже пластырь святого Иеронима.

«Варварская страна!» — думал тем временем Аквавива, разглядывая кабинет аудиенций.

Белые стены без всяких украшений, простой стол, заваленный бумагами. Коричневый плащ и каменное лицо главного советника и королевского любимца де Гомеса — такой же строгий орнамент, как чёрное распятие на гладкой стене.

Здесь, в Испании, только у дворян, побывавших в Риме или в Неаполе, в культурных городах Италии, Аквавива видел резную мебель и штофные обои. А у остальных — холод, мыши, голые камни и портреты предков-завоевателей…

«Дикари! — с тоской думал Аквавива. — Солдатская раса. Хорошо, что я уезжаю».

Только сейчас король заметил, что итальянец всё ещё стоит перед ним и ждёт, почтительно склонив надушенную голову.

— Письмо его святейшеству уже написано, — почти резко сказал Филипп. — Герцог де Лерма вручит его вам в нижнем зале. Можете идти, отец мой. Впрочем, передайте его святейшеству, что никакие семейные утраты не помешают мне все силы свои отдать на служение и защиту нашей святой церкви!

Мигель дошёл до городских ворот и остановился. С той стороны, за стеной, на дороге стоял отряд конных альгвасилов. Крестьяне всё ещё волновались в поместье де Иварры, и альгвасилам велено было никого не пропускать в город. Но они могли задержать и человека, выходящего из ворот.

Пока Мигель стоял и решал, что ему делать, один из альгвасилов тронул коня и отделился от других. С бьющимся сердцем Мигель повернул назад и медленно побрёл по улице. Нечеловеческих усилий стоило Мигелю не ускорить шага. Но альгвасил равнодушно проехал мимо. В Мадриде о ночном происшествии ещё ничего, видимо, не было известно.

Не зная, на что решиться, Мигель до полудня бродил по городу. В самый жаркий час он присел на берегу узкого Мансанареса, под крутой аркой небольшого мостика.

Нищие под мостом ловили рыбу и тут же жарили её на угольках жаровни. Глядя на них, Мигель вспомнил, что он уже почти сутки ничего не ел.

Он встал, чтобы пойти дальше. У въезда на мост стоял молодой оборванец. Завернувшись в изодранный плащ и нахлобучив на глаза шляпу, оборванец гордо протягивал руку за подаянием.

Мигель остановился и посмотрел на него.

— Здесь нельзя стоять! — наставительно сказал оборванец. — Здесь моё место. Если хочешь просить, становись с того конца моста.

— Я не собираюсь просить милостыню, — смутился Мигель. — Я просто так, стою и смотрю.

— А почему у тебя такой голодный вид? — строго спросил оборванец.

— Потому… — запнулся Мигель. — Потому что я со вчерашнего обеда ничего не ел.

— Со вчерашнего обеда? Ого! Шутить не приходится! Погоди, у меня тут в мешке завалялся кусок пирога с каштанами, старуха-португалка дала, проходя в собор. Бери половину, давай закусим вместе.

— Нищим быть в наше время самое выгодное дело, — продолжал оборванец. Он разломил чёрствый пирог и не торопясь откусил от своей половины. — Я, друг мой, всю страну обошёл, во всех городах побывал и лучше занятия не нашёл. Не веришь? Вот ешь да слушай, а я тебе расскажу.

Мальчишкой я работал в оружейной мастерской. Целый день стоял у горна, с восхода солнца до захода. У меня глаза слепли от жара; а если в мастерской была спешная работа — какой-нибудь богатый сеньор хотел скорее получить свой кинжал или шпагу, — хозяин заставлял меня прихватывать и добрый кусок ночи. Я ушёл от него и поступил в поводыри к слепому. Этот старик гнусавил молитвы на папертях соборов и собирал много денег. Всё бы ничего, но мой слепой был скуп, как дьявол, и кормил меня впроголодь. Я сбежал от него и поступил в слуги к попу. Прихожане таскали этому попу пироги и хлеб, а он всё запирал в большой деревянный ларь и мне давал по две корки в день. «Не умирать же с голоду», — решил я и подделал ключ к ларю. Целый месяц я жил сытно и весело, но скоро поп докопался до моей проделки и выгнал меня. Что тут делать? Я поступил в пажи к одному идальго в Сарагоссе. И это оказалось хуже всего! Мой идальго был предобрый малый и работой меня не изнурял, но у него не было ни гроша за душой. Целый день он ходил по улицам, хвастал своим знатным родом и заслугами предков, а, придя домой, ложился спать не поужинав. Ну, я промышлял, чем мог: когда выпрошу, когда стащу на рынке у зазевавшейся торговки; так и жил. Пришлось мне кормить и себя и его. Да только скоро забрали моего идальго за долги в тюрьму, я стал нищим и не променяю эту профессию ни на какую другую в мире.

— Как тебя зовут? — спросил Мигель, улыбаясь. Ему понравился весёлый нищий.

— Ласарильо, — с достоинством ответил оборванец. — Ласарильо, родом из Тормеса. Меня тут все знают, и я знаю всех. Вон идёт обратно из собора старуха-португалка, которая подала мне пирог. Вон купец Томас Меркадо, из этого квартала, тоже хорошо подаёт. А вон отец Ортуньо, каноник из церкви Санта-Хесус. У этого лучше не просить: легче верблюду пройти в игольное ушко, чем нищему получить бланку [11] Бланка — мелкая монета. от попа. А вон… Кто ещё там? Погоди, да это дворецкий итальянского посла Аквавивы. Чего он тут ищет?