Николай Печерский - Красный вагон

Можно будет залезть на самую верхотуру и посмотреть оттуда, что делается вокруг — и возле Трех Монахов, и возле нового паровозного депо, и даже в Ушканьей пади.

Но директору такой план не понравился.

Он сказал, что на мост они полезут как-нибудь потом, а сейчас надо торопиться в Ушканью падь.

Ну что ж, директор пожалуй, прав. Пока влезешь на мост, пока то да се...

Пускай уж как-нибудь потом. А сейчас надо бежать на помощь лесорубам.

От радости Глебу хотелось выскочить из кабинета на одной ножке или покатиться колесом, как акробат в Иркутском цирке. Но он не стал делать этого.

Раз ты проводник — значит, проводник!

Возле школы все разобрали лыжи и начали строиться в отряды. Сначала десятый класс, потом девятый, потом восьмой, потом седьмой, потом шестой класс — Глебов.

Но Глеб шел не со своим классом.

Проводник Глеб шел впереди всех. Впереди секретаря комсомольской организации Толи Шустикова, впереди старшей пионервожатой Светы Молчановой и даже впереди самого директора школы.

Многим было завидно, но никто Глебу не сказал ни одного слова.

Все прекрасно понимали, что это за фигура — проводник.

И только Варя чуть-чуть испортила Глебу отличное настроение. Варе, видите ли, не понравилось, что Глеб идет впереди всех и показывает всем дорогу. Отчаянная девчонка, никого не спросясь, оставила свое место, обогнала всех, кто шел впереди, и пошла махать по целине вдогонку Глебу.

Глеб услышал скрип лыж за спиной, обернулся и сердито крикнул:

— Назад! Куда лезешь!

Но Варя даже и не подумала выполнять приказание. Она догнала Глеба и пошла рядом — ухо в ухо.

— Ты, Глеб, чего кричишь? — хриплым шепотом спросила она. — Кричать не надо.

— А ты чего? — вскипел от злости Глеб. — Ты разве не понимаешь?..

— Я, Глеб, все понимаю. Я сама все устроила, а ты сам... Я сама в сто раз лучше дорогу знаю...

Ну что ты с ней сделаешь!

Глеб только плюнул в сторону и снова налег на палки.

Но Варя не отставала от Глеба ни на шаг. Глеб сделает шаг, и Варя сделает шаг.

Кто проводник, а кто просто так — не поймешь...

Солнце уже давно выкатилось из-за горы и теперь светило прямо в глаза. Яркое, чистое, искристое.

Лыжники въехали вслед за Глебом на косогор.

Задержались на секунду и, забыв о своем проводнике, понеслись вниз, к Ушканьей пади.

Варя, казалось, только этого и ждала. Толкнула шапку на затылок и пошла петлять меж кустов. Если б Варя не кувыркнулась на повороте, Глеб так бы ее и не догнал.

И это хорошо, что Варя пропахала носом сугроб.

Пока она подымалась, пока надевала отлетевшую прочь лыжу, Глеб уже стоял внизу, рядом с Юрием Ивановичем, и смотрел, как спускаются с горы остальные. А потом все снова построились и снова пошли гусем, класс за классом, по широкой Ушканьей пади.

Справа и слева уходили в вышину крутые, поросшие редким лесом холмы. Будто в трубе, гудел сквозной ветер, сыпал в лицо пригоршни мелкого, колючего снега.

Варя по-прежнему шла рядом с Глебом. Сквозь белые, запушенные инеем ресницы вызывающе поблескивали черные зрачки: «Вот я какая, видишь? А что!»

Но Глеб ничего ей больше не говорил. Раз не понимает, пусть идет. Не колотить же ее палкой...

Справа за холмом послышался гул моторов и тяжелый, шлепающий лязг бульдозеров. Остро запахло бензином и перегоревшим машинным маслом.

Через несколько минут показалась стрела путеукладчика, а затем все остальное: ползающие по глинистой насыпи бульдозеры, экскаватор и тарахтящая изо всех сил «Пеэска».

В стороне, за крутой грядой снега, дымил маневровый паровоз, который подвозил к путеукладчику рельсы.

В кабине путеукладчика было пусто. Видимо, машинист и его помощник ушли вместе со всеми расчищать путь маневровому паровозу.

Ну да, так и есть. Из траншеи, которая тянулась от путеукладчика к паровозу, то и дело вылетали огромные глыбы снега. Сталкивались друг с другом, рассыпались по сторонам, будто фонтаны. И тогда в воздухе вспыхивала и сразу же гасла разноцветная снежная радуга.

Они прошли еще немножко и увидели Георгия Лукича.

Георгий Лукич стоял на краю траншеи и махал им рукой.

— Папа-а!— закричала Варя. — Папа-а! Это мы сюда пришли! Мы все сюда пришли!

И тут школьники побежали к траншее.

В середине ее, будто в огромной шахтерской штольне, работали лесорубы. Тут были и Лука, и Сережа Ежиков, и Зинуля, и все остальные.

Лука работал без полушубка. Гимнастерка на его плечах взмокла и дымилась, как на печке.

Глебу стало очень жаль Луку. Этот сумасшедший ни капельки не бережет себя.

Разве ж можно вот так — раздетым!

Каждому классу дали свой отдельный участок — отсюда и досюда. Глебову классу достался трудный участок. Снегу на рельсах намело столько, что даже смотреть страшно.

Но Глеб твердо решил: пока не закончит, пока по рельсам не покатит паровоз, он отсюда ни за что не уйдет. Пускай остальные как хотят, а он не уйдет.

Глеб взял лопату, поддел глыбу ноздреватого, уже слежавшегося снега и швырнул в сторону.

Это только вначале может показаться, что снег бросать легко. Швырнешь пятнадцать — двадцать лопат, и уже у тебя все ломит, болит и противно ноет. И кажется, на лопате не снег, а комок тяжелой, мокрой земли, слитки железа.

А тут еще вдобавок Глебу попалась лопата с корявой, неудобной ручкой. Если бы порядочная лопата, было бы еще ничего. Не первый раз. Но этой просто-таки дурацкой лопатой Глеб сразу же натер на руках волдыри.

Сначала на пальцах выскочили красные пятачки, потом эти пятачки побелели, вздулись и лопнули.

Но все равно Глеб не подал вида, что ему больно. У Луки еще и не так болела рука и то молчал.

Глеб снял полушубок и снова начал швырять наверх комья снега.

Так его!

Так его!

Так его!

Прошел час, и директор крикнул, чтобы все вылезли из траншеи, отдохнули и погрелись возле костра.

Возле березок на расчищенной от снега площадке жарко пылали огромные круглые чурбаки. С дерев, тронутые теплом костра, звеня, осыпались белые хрупкие льдинки. В стороне по-комариному зудел на ветру жесткий пятнистый листок шиповника.

Возле тепла руки у Глеба заныли еще сильнее, и он не знал, как унять боль. То приложит к рукам втихомолку снега, то засунет их в карманы.

Боль была такая сильная, что Глебу казалось, будто у него сейчас все болит — и ноги, и голова, и зубы, и даже ногти, которые, как известно, никогда у людей не болят, потому что они бесчувственные.

И тут в голову Глеба пришла мысль — пойти к Луке и попросить, чтобы он что-нибудь сделал с этими несчастными руками. Перевязал их бинтом или смазал йодом. Наверняка у них тут есть брезентовая сумка с красным медицинским крестом посредине.