Владимир Киселев - Девочка и птицелет

Пришел Витин пана, Леонид Владимирович, погладил бороду и сказал, что так из нашей машины ничего не получится, потому что одна половина пленки растягивается, а другая сжимается, и что для того, чтобы наша машина заработала, нужно сделать саморегулирующееся устройство, которое поочередно поливало бы пленку то кислотой, то щелочью. Он нарисовал нам схему, как сделать такое устройство, и тут же добавил, что мы не сможем его изготовить.

- Леонид Владимирович, - сказал Сережа, - что это у вас за ниточка?.. На пиджаке?..

- Где? - спросил Леонид Владимирович.

- Вот она...

Сережа потянул какую-то белую ниточку на плече у Леонида Владимировича, и мы вдруг с удивлением увидели, что нитка тянется без конца, тянется и тянется, метр за метром, а Сережа вытягивает ее двумя руками и опускает на пол.

- Погоди, - испугался Леонид Владимирович. - Ты этак мне весь пиджак распустишь...

Он снял пиджак и сам стал тянуть эту нитку, а она все тянулась и тянулась без конца.

- Откуда она могла взяться? - удивился Витин папа и стал осматривать свой пиджак. - Э, - закричал он вдруг, - да у меня в кармане катушка! Ну, знаете... Твоя работа? - обратился он к Сереже. - Вот зачем ты вертелся вокруг моего пиджака!

- Моя, - ответил Сережа.

Я подумала, что если бы Сережину изобретательность использовать, так сказать, "в мирных целях", то он мог бы придумать что-нибудь очень ценное. Оказывается, Леонид Владимирович снял пиджак и повесил его на стул, а Сережа тем временем засунул ему в карман катушку ниток, конец нитки иголкой продел под подкладкой и вывел ее наружу.

Леонид Владимирович смотрел на Сережу с восхищением. Что Вы Сережа ни сказал или ни сделал, Леонид Владимирович всегда смотрит на него, как бы любуясь.

У меня про это есть своя теория, только я никому о ней не говорила. Я думаю, что Витин папа в детстве хотел быть таким, как Сережа, только у него это не получалось, и он был таким, как Витя. И когда он стал взрослым, то отрастил себе бороду, а Сережа, даже когда он будет совсем взрослым, все равно не станет ходить с бородой. А Витя, возможно, будет.

Я смеялась над Сережиной проделкой и думала обо всем этом и еще о том, что уже семь часов, что Коля не пришел и, по-видимому, уже не придет.

В конце концов я не выдержала и спросила у Вити:

- Ты заходил к Коле?

- Нет, - отмахнулся Витя, - не успел. Завтра зайду... А что, если мы вместо пуговицы возьмем свинцовый кружок потяжелей, сделаем в нем две дырки, как в пуговице, и скрутим побольше пленок, а потом будем их сверху поливать поочередно то кислотой, то щелочью? Если колесо будет крутиться, то, может быть, потом удастся сделать самодвижущийся велосипед?

- И что же? - возразила я. - Велосипедист будет держать в руках две бутылки со щелочью и кислотой и по очереди лить из них жидкость на колеса?

- Это только как опыт, - сказал Витя. - А потом мы еще что-нибудь придумаем.

Лена, которая за последнее время так понаторела в химии, что я даже удивлялась, тоном и даже голосом Елизаветы Карловны произнесла:

- Нужен катализатор. Мы перестали делать серьезные опыты, а занимаемся фокусами. Если мы найдем катализатор, то пленки будут стягиваться с большей силой, и тогда можно будет сделать не только велосипед, но и птицелет.

Да, Лена была права. Нужно было искать катализатор. Мама говорила как-то, что многие люди строят воздушные замки, но лишь некоторым удается сделать свои мечты действительностью. И если бы мы нашли катализатор, то наш воздушный замок, наша мечта про птицелет стала бы действительностью и на нем бы летали так, как сейчас летают на самолетах. Может быть, наша социалистическая промышленность начала бы выпускать даже индивидуальные, ну, личные птицелеты, как сейчас выпускают мотоциклы или велосипеды, и люди ездили бы на работу или в гости не в троллейбусах, а в птицелетах.

Александра Леонидовна, как всегда, пригласила нас ужинать.

- Я вам помогу накрыть стол, - сказала по-английски Лена Витиной бабушке. - Можно?

- Ну конечно, - ответила по-русски Александра Леонидовна.

"Вот они и нашли общий язык", - подумала я.

Лена еще что-то сказала по-английски, только я не поняла. Она обращалась к Витиной бабушке, но смотрела при этом не на нее, а на нас какое это производит впечатление.

- Пойдемте, дети, - снова сказала Александра Леонидовна.

Я от ужина отказалась и пошла домой. Мне это было самой удивительно, но, честное же слово, я теперь ничуть не завидовала Лене, что она так дружит с Витей и что она, а не я, разговаривает с героической Витиной бабушкой и так свободно чувствует себя у них дома. Я не знала, почему я так теперь к этому отношусь. Но догадывалась. Потому, что у меня были другие заботы.

В эти дни я старалась поменьше бывать дома. Хотя и папа н мама разговаривали между собой и со мной очень нежно, но это, как мне казалось, была какая-то искусственная нежность, а в самом деле они говорили одно, а думали о другом и смеялись, когда им совсем не хотелось смеяться, и все время у нас были какие-нибудь гости, а когда не было гостей, папа читал "Войну и мир", "Анну Каренину" и другие произведения великого классика русской литературы Льва Толстого.

Я шла домой и думала, что нужно будет рассказать, как Сережа устроил этот фокус с белой ниткой. А может быть, самой засунуть папе в карман пиджака катушку и продеть нитку так, как это сделал Сережа? Это рассмешило бы папу.

Но, может быть, думала я, и не стоит этого делать, потому что папа вдруг рассмеется неискренне, а когда он смеется неискренне, у меня начинает дрожать подбородок. Как удержаться от смеха, я знаю: нужно уколоть себя чем-нибудь острым ниже коленки, куда врачи стукают молоточком, а как удержаться от слез - человечество еще не открыло.

Как только я вернулась домой, я сразу почувствовала, что произошло еще что-то очень неприятное: мама не смотрела на меня, а папа ходил взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы штанов, и мама не говорила ему, чтобы он вынул руки, потому что это плохая привычка.

Я поужинала на кухне. Все время я слышала, как папа ходит из угла в угол. Когда я вошла в комнату, папа сказал:

- Вот что, Оля... Случилось большое несчастье... Колин отец попал под трамвай.

- Как это - под трамвай? - глупо спросила я. - У нас ведь нет трамваев.

Папа посмотрел на меня удивленно и пожал плечами.

- Я хотела сказать - в нашем районе...

- Он умер, Оля.

Папа сказал "он умер", а я никак не могла себе представить, что Богдана Осиповича уже нет. Я заплакала и спросила:

- А когда это?..

- Еще в субботу.

Пока мы ездили на охоту и стреляли в бутылки, здесь погиб Колин отец.

Папа снова прошелся по комнате, остановился и сказал:

- Я собираюсь к ним. Я хотел бы, чтобы ты пошла со мной. Мама, правда, думает, что тебе нужно избегать тяжелых впечатлений. Но я... - Папа не закончил фразу и спросил: - Пойдешь?