Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

Радость, просыпавшаяся вместе с ним рано утром, уже не покидала его оттаявшее сердце до самого вечера.

Весна переломилась: не стало дней, когда нет-нет, да и потянет с реки студеной прохладой.

Наступила весна в цвету, со щедрым солнцем, с первым, еще ласковым зноем и с первой городской пылью.

Перед училищем, через дорогу, на широколапых каштанах зажглись бело-розовые свечи.

Туда - в городской сад - реалистов теперь пускали на каждой перемене. В конце перемены сторож Донат созывал их в классы; он выходил с ярко начищенным колокольчиком на крыльцо, щурился от солнца, и тогда вдруг видно становилось, какое у него доброе лицо.

Семиклассники (а они-то главным образом и заполняли все аллеи) смотрели, однако, на это лицо с ненавистью и остервенело захлопывали учебники: на носу экзамены, и, по установившимся обычаям, выпускники не расставались с книгами даже на переменах, хотя и понимали, что этим делу ничуть не поможешь.

Но обычай есть обычай - отступать от него не полагалось, и рослые реалисты ходили во время перемен, не отрывая глаз от раскрытых учебников.

Гриша сочувствовал им и еще больше радовался за себя; у них впереди мучение, трудные и долгие экзамены, а он, свободный и счастливый, уедет на днях к своим!

Иногда кто-нибудь из старшеклассников с веселым отчаянием захлопывал учебник:

- Эх! Перед смертью не надышишься!

И сразу же отовсюду неслись отклики:

- Тебе хорошо говорить, Грабчинский!

- Ты на тройках проедешь!

- Прокатишься лихо!

Это были намеки на неизменные тройки по всем предметам, которые были уделом Бронислава Грабчинского.

- А мне не в путейский подавать, - спокойно отвечал беспечный семиклассник.

- Тебя не только в путейский - тебя и в технологи не возьмут. И в политехникум тоже. Куда ж тогда? В Коммерческий, что ли? Говорят, есть такой - в Москве.

- Ну, зачем же в Коммерческий. Я на юридический поступлю.

- А латынь!

В реальных училищах латинский язык не преподавался, а без знания его в университет не принимали. Но это почему-то мало заботило Грабчинского:

- Буду адвокатом. Может, на настоящих тройках кататься стану, на гнедых!

- Латынь!

- По настоящему Невскому в Питере прокачусь. Адвокаты знаешь сколько зарабатывают? Ого!

- Латынь!!!

Грабчинский сказал щурясь:

- Есть такой кудесник в нашем городе, по фамилии Зыбин. Семинарист. Он любого человека за одно лето натаскает по латыни. Я уже беру у него уроки. А в августе сдам экзамены при учебном округе.

Гриша, услыхав знакомую фамилию "Зыбин", подошел поближе к старшеклассникам. Те вдруг понизили голос:

- Тише. Витол идет...

- Да... Не повезло бедняге.

- Ну, он-то не считает себя беднягой.

- С виду. Он гордый!

- А добился-таки Стрелецкий своего.

- Ну, и мы помогли тоже, надо прямо сказать.

- Ах, держите меня! Какое самобичевание!

- Над этим не смеются, Дзиконский. Четверку по поведению за одну дерзость в разговоре с надзирателем не ставят. Слыхал, о чем говорили на педагогическом совете?

- О "демонстрации", которую он будто бы организовал? Но я в ней не участвовал. Значит, и бичевать мне себя не за что. Дурацкая, между прочим, была выходка.

- Дурацкая. Нам от этого не легче - тем, кто в ней участвовал.

- А вы бы не участвовали.

- Ну, не все ж воспитаны отцами-полицмейстерами.

Дзиконский побледнел, открыл как-то криво рот, но в это время подошел Витол.

Он был румяный и веселый, как всегда.

- Обсуждаете пути-дороги? - спросил он дружелюбно.

- Да, да! Вот Грабчинский, оказывается, избрал себе дорогу на юридический.

- Неплохо.

- А ты, Витол?

- Я - в учителя.

Наступило молчание. Потом кто-то спросил:

- Куда? В деревню?

- Конечно.

- В Прибалтику куда-нибудь?

- Нет. В мордовскую деревню.

Семиклассники переглянулись. Грабчинский заговорил горячо:

- Слушай, Витол, вот мы тут толковали... Мы перед тобой виноваты. Все мы... кроме Дзиконекого, конечно.

Он с язвительной усмешкой поглядел в сторону сына полицмейстера.

Тот откликнулся, зло блеснув глазами-бусинками:

- Не одного Дзиконского! Я далеко не один, имейте в виду, господин будущий "аблакат"!

- Не пойму, о чем идет речь, - спокойно сказал Витол.

- О нашей вине перед тобой, - снова заговорил Грабчинский. - Когда мы собрались вокруг тебя - по уговору - и ты обличал Стрелецкого...

Витол смешливо сморщился:

- "Обличал"! Быть тебе адвокатом, Бронислав!

- На тебя взвалили общую вину!

- Да вины-то и не было.

- Ну, все равно. Тебя обвинили, что ты подговорил всех нас собраться демонстративно, а мы... мы тебя не защитили.

- А что бы вы могли сделать?

- Ну, если бы мы все как один...

- Оставь... "Все как один"! Вот Дзиконский уже выбывает из "всех".

- Прежде всего я не был там! Во время этой демонстрации.

- Положим, ты там был, - ответил Витол. - Я тебя видел. Да это не важно. Ты, конечно, подошел случайно. Но, кроме Дзиконского, - Витол оглянулся, - я мог бы назвать многих...

Несколько семиклассников, слушавших разговор, отошли в сторону с беззаботным видом, но довольно поспешно.

Витол засмеялся:

- Ну вот видите. И осталось бы вас человек шесть. Главным образом из тех, что были у Арямова. И все шестеро получили бы такой же волчий билет, как и я. А Федору Ивановичу была бы неприятность. Только и всего.

- Д-да... Глупая вышла история, - проговорил Грабчинский.

- Глупая, - подтвердил Витол. - Дело в том, что мы до самого выпуска так и остались несмышлеными. А ведь есть люди, слыхал я, которые в нашем возрасте...

- ...руководили забастовками рабочих! - выпалил кто-то из толпы собравшихся.

- Ти-хо, ти-хо, - с шутливой укоризной сказал Витол и повел бровью.

Дзиконский торопливо ушел.

- Ну, ничего, и мы станем взрослыми.

- Взрослыми свиньями, - сказал Грабчинский дрогнувшим голосом. Все-таки у меня такое чувство, что мы... предали тебя...

- Стой! Довольно! Стрелецкий идет.

Стрелецкого не было видно. Но наступила пора расходиться - на крыльце появился Донат и затряс медным колокольчиком.

Гриша увидел Персица и догнал его.

- Что это такое "волчий билет"? - спросил он второпях.

Персиц знал обо всем на свете. Он объяснил коротко и толково: это аттестат, с которым человека никуда не примут: как волка, отовсюду будут гнать.

- А Витол собирается учителем ехать в деревенскую школу. Оттуда его не выгонят?

У Персица и на это был ответ:

- Он покажет там свидетельство только за шесть классов. Для народной школы этого хватит.

- За что ж все жалеют его? Разве плохо быть учителем?

Персиц пожал плечами (наверное, хотел походить этим на взрослого, может быть на своего отца):

- Кому плохо, кому нет.

- Я бы пошел в учителя.

Персиц поглядел на него искоса, ничего не ответил.

А Гриша и в классе все еще думал: чего жалеть человека, который идет учителем в деревню? Будет он там жить, как Шпаковский. Разве плохая жизнь? Он и Никаноркину сказал: