Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3)

- А "Затишье"-то неужто забыли? - еле проговорила она, захлебываясь смехом. - Ксению Порфирьевну? Маму мою?

- "Затишье"? - воскликнул Гриша. - Перфильевна!

Какая-то тень мелькнула в выпуклых глазах Сурмониной. Она перестала смеяться:

- В просторечии - Перфильевна. Аксинья. Это вы запомнили. Как же фамилию-то забыли?

- А я никогда ее и не знал. Все, бывало, "Перфильевна" да "Перфильевна".

- Мило!

Ирина Сурмонина закинула руки за голову, глубоко вздохнула:

- Боже мой, как все это живо в моей памяти! Все, ну решительно все помню... И как вы вдвоем с другим мальчишкой, маленьким латышом, пугали нас с сестрой. И как вы сломали нашу игрушку - коня на колесиках...

- ...и как нас обоих драли за это.

- И как вас драли.

- Ничего не понимаю! - запротестовал Самуил.

- Подождите, Сэм. У вас, Шумов, в Петербурге никого нет? Вы когда приехали сюда?

- В августе.

- Придется вами заняться. Вы, я вижу, медведь порядочный, но мы вас приручим. Правда, Сэм?

- О, стоит вам только захотеть, Ириночка! Но ради бога, посвятите же меня. Какие-то тайны мадридского двора.

- Никаких тайн. Мы с Шумовым росли по соседству. Потом потеряли из виду друг друга. Впрочем, позвольте-ка! - Она погрозила Грише пальчиком. Одна тайна мне вспоминается. И оч-чень романическая. И так как это тайна, то вы, Сэм, лучше подите-ка к пианино, сыграйте нам что-нибудь!

- Но...

- Сыграйте!

Самуил обижедно сел за пианино и нехотя стал перебирать клавиши.

- Тайна касается наших предков, - заговорила Сурмонина вполголоса. Преданья старины глубокой... Сэм, играйте как следует! Не подслушивать! Преданья повествуют о том, как пламенная, возникшая на заре юности и, говорят, взаимная любовь двух наших предков, вашего батюшки и моей мамы, сменилась, по велению судьбы, неугасимой и опять-таки обоюдной ненавистью. Ну чем не роман! Я еще совсем маленькая была, когда - конечно, в отсутствие матери - тайна эта обсуждалась у нас на кухне шепотком, но с большим увлечением, как и полагается обсуждать чужие секреты женщинам... Женщин было четверо: кухарка, горничная и мы с сестрой. А вы разве не слыхали про эту романическую историю?

- Я на вашей кухне не бывал.

- О, какой серьезный! Вы, должно быть, марксист.

- Недостаточно образован для этого.

- Терпеть не могу марксистов! И вообще политику. Сэм, тайны кончились, подите сюда. Как вы в прошлый раз сказали о политике?

- Она удел людей ограниченных.

- Это, положим, не ваше изречение...

- Ириночка!

- Но все равно, неплохо сказано. Ненавижу политику. Из-за нее чуть не погибла моя лучшая подруга... Ах, Люська, Люська, дура несчастная! Это она с "серыми" связалась. Что глядите? "Серые" - это эсеры, по созвучию; конечно, глупо. Когда все считали, что Люся умрет, главарь "серых" прислал записку: "Бог поцеловал ее в душу". Лучше бы бог его самого поцеловал!

- Надо уважать чужие убеждения, Ириночка. При всей их ограниченности...

- Ах, молчите, Сэм! Убеждения! Вы думаете, у Люси были политические убеждения? Ерунда. Уж я-то ее лучше знаю.

Сурмонина вдруг забеспокоилась, начала шарить по кушетке рукой, нашла у себя за спиной зеркальце, глянула в него, отложила, задумалась о чем-то... И вдруг накинулась на Шумова:

- Может быть, вы все-таки скажете что-нибудь? Может быть, вы спросите, кто такая была моя подруга, Люся Дзиконская?

- Дзиконская? Не дочка ли полицмейстера?

- Да. Дочка полицмейстера. Палача народа. Я и забыла, что вы из тех краев. Значит, осведомлены?

- Слышал стороной, что она застрелилась.

- Стрелялась. Но осталась жива. Главарь "серых" поторопился со своей запиской. Теперь врачи посылают ее в Каир. Идиоты! Какой там еще Каир во время войны?

- Но я слышал, - несмело вмешался Персиц, - можно и в Крым... в Симеиз, например.

- Только не осенью. И не зимой. Что же, до весны ждать?

Она помолчала, снова взяла в руки зеркальце, повертела его, отшвырнула. И опять рассердилась:

- Однако вы собеседник не из завидных, Григорий Шумов! Уж придется мне занимать вас умным разговором. О чем мы? Об убеждениях... Вы думаете, Люсе Дзиконской нужны были эти самые убеждения? Как же! Ей до интересов народа - или, как там еще говорят господа политики, до борьбы рабочего класса - такое же дело, как мне до китайского императора! Можете мне поверить, Шумов Григорий!

- А я верю.

Сурмонина зло захохотала:

- Он, видите ли, верит! Осчастливил! Чувствительно вам благодарна.

- Не стоит благодарности.

- Слушайте, вы что, подрядились злить меня? Смотрите, поссоримся!

- Нет, не поссоримся.

- Откуда такая уверенность? Не знаете вы еще меня!

- Да я встану и уйду. Вот ссоры и не будет.

Сурмонина поглядела на него с интересом:

- Э, да вы, значит, дядя характерный. Ну, не сердитесь на меня. Я шалая, вам ведь Сэм, конечно, уже сплетничал обо мне...

- Ириночка!

- Нет, Сэм, вы сплетник, я знаю. Но вернемся к серьезному разговору. Можете вы, Шумов, представить себе, что человек способен убить себя только потому, что жаждет жизни яркой, необыкновенной, такой, чтобы сгореть, как в огне? Нет такой жизни, - ну, тогда смерть. Добровольная смерть - это тоже ведь необычный жребий. Будут потом говорить, жалеть, плакать, преклоняться перед непонятым страданием... По выражению вашего лица, Шумов, я вижу, что эта тема вам не нравится... Ну, тогда переменим ее. Сэм, помогите переменить тему!

- Готов, Ириночка. Не лучше ли нам, в таком случае, вернуться к истокам нашей беседы?

- Какие там еще истоки!

- Насколько я уловил, вы и Шумов встречались во времена незапамятные?

- Это для него те времена незапамятные, а я все помню. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, Сэм, сообщаю: отец Шумова был садовником в имении моей матери. В остальном разбирайтесь сами.

- Что ж, я разберусь. Кстати, тут и будет поворот разговора в другую сторону, по-моему, очень интересную. Вот мы случайно собрались вместе. Вы - дочь помещика. Я - сын негоцианта...

- Какой изысканный термин!

- Вы кубок с ядом! Ну хорошо - купца, сын купца. У Шумова отец, можно сказать, деревенский пролетарий. Женя Киллер, которого мы ждем, - сын генерала. И что же? Разве это помешает всем нам вместе наслаждаться красотой, поэзией, музыкой...

- Кстати, о музыке. Сыграйте что-нибудь. Ну-ну, не ленитесь.

Самуил поглядел на Сурмонину с мольбой, но ослушаться не посмел, вернулся к пианино.

"Как она им командует, однако! - невольно подумал Гриша. - Совсем скрутила!"

Персиц обеими руками взял несколько аккордов.

Ирина Сурмонина переждала немного, потом, полузакрыв глаза, начала декламировать нараспев под музыку:

Призрак туманный, безвинно жестокий,

Ты проходишь покорно и сонно,

Роняя пепел сожженных мгновений

С твоих дымных тканей скользят опьяненно

Цветы былого, цветы неживые...