Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра (фрагмент)

Последнее, что увидела - горестно-удивленную и скомканную болью рожу. "Так тебе и надо. С неделю не сможешь думать о девочках, гад..." И еще целую минуту я была спокойна. Постояла, подышала...

А у Люки меня вдруг затрясло.

- Женька, что с тобой?

К счастью, дома оказалась ее мама. Дала мне воды и кинулась звонить в милицию.

Судя по всему, там разговаривали неохотно. Иногда Люкина мама оборачивалась ко мне и спрашивала приметы того подонка, потом пересказывала в трубку... Меня, слава Богу, никуда не вызывали, не допрашивали. А то я, пожалуй, нахамила бы им вместо дельных ответов. После прошлогоднего случая с Ильей, у меня отношение к милиции... в общем, такое же, как у него...

Сейчас мы с Ильей больше не устраивали свалок. Посидели рядышком, вместе поразглядывали книгу. Я открыла картинку с Томом Берингом, рассказала про Стасика. Илья покивал понимающе.

- Знаешь, Женюра, я, кажется тоже был такой же в том возрасте. Посмотри на снимки, поймешь...

- Пожалуй... только темный и очкатый.

- Я не про очки, а про суть...

Мама позвала нас на кухню пить чай. И мы стали пить - Илья и мама с тортом, а я - с любимыми бутербродами, на которых помидоры, майонез и шпроты. Но хотя они и любимые, а обычного удовольствия не было. Какая-то вялость навалилась на меня и ныли мышцы - так иногда бывает перед гриппом. Неужели подхватила вирус? Нет, наверно, просто устала за день.

Я сказала "спасибо, пойду посижу, прочитаю". Ушла к себе. Задернула занавес, включила лампу. В свете ее по-лимонному зажелтел прицепленный к шторе кленовый лист. Я сняла его.

- Теперь у тебя будет постоянный дом.

Положила лист в книгу - там, где начинался "Гнев отца". Написала на нем синим фломастером: "23 августа..." и поставила год. Закрыла книгу, чтобы лист расправился, прилегла на нее щекой... И вот тогда случилось это...

Я ничего не поняла, хотя знала, что когда-нибудь обязательно случится. Тянущая душу боль и... все остальное...

- Ма-ма...

Она прибежала, сразу все поняла.

- Ну что ты, Женечка, ничего страшного. Я же тебе говорила... Принялась возиться со мной, скоро стало легче. Но я плакала (а Илья притих на кухне).

Мама утешала:

- Ничего страшного, со всеми так, привыкай. Такая наша женская доля, природа.

Это неизбежно...

...Дурацкое какое-то слово - "неизбежно". Безысходное. Нет в нем никакой надежды...

"Нихт шиссен!"

1

Мне и раньше приходилось слышать про неизбежность, не один раз. Мы говорили о ней с Ильей, когда по вечерам лежали и обсуждали хитрые проблемы мироздания.

Бывало, что брат становился словоохотливым. Вещал через занавес о всяких законах вселенной - как он их понимал.

И однажды он сообщил:

- Дорогая моя, во вселенной полно кавардака и беспорядка, но есть и твердые законы. Они построены на основе неизбежности. Они как скелет, который определяет жесткость мировой конструкции...

Конечно, он больше рассуждал для себя, чем для меня (есть у братца такая привычка), но я все же заспорила:

- Скелеты тоже не бывают постоянные. Живое существо растет и скелет в нем меняется.

- Ты, сестрица, не столь глупа, как выглядишь на первый взгляд. Постарайся понять и вот что. Если скелет даже меняется и растет, это все равно происходит по неизбежной программе. Программа как раз и содержит в себе идею неизбежности.

Без нее наступил бы в мире сплошной хаос...

Я сказала, что хаоса на белом свете больше чем достаточно. Начиная от войны в Чечне и кончая дурацким разбеганием галактик, о котором пишут ученые.

Илюха возразил, что война - это частное явление на фоне общего развития вселенной. А галактики поразбегаются и затормозят (да и война в конце концов закончится, потому что идиоты, которые ее устраивают, выдохнутся или перемрут).

- Когда еще...

- Во всеобщем масштабе это "когда" микроскопично... И я повторяю: в природе мироздания есть явления, которые неизбежны...

Тут меня дернуло за язык:

- И смерть?

(И сразу: свист воздуха и летящая навстречу земля...)

Илья быстро и даже как-то обрадованно сказал:

- А вот и фиг тебе. Смерти нет. Он противоречила бы смыслу всеобщего бытия.

- Чево-чево? - спросила я братца его собственным тоном. - А как же тогда...

- Ты глупо принимаешь за смерть временные остановки сознания и перемену одной формы жизни на другую...

- Ты это... буддист или кто там еще?..

- Я мыслящий человек. Любой мыслящий человек рано или поздно приходит к выводу, что смерть невозможна, поскольку сознание бессмертно. Оно может погаснуть на краткий миг, но не навсегда. Если хочешь, можешь называть это бессмертной душой, которая проходит в бесконечной жизни одну ступень за другой... Понимаешь, иначе не было бы в во всеобщем мире никакого смысла. А смысл есть. Мировой Разум на то и Мировой Разум, чтобы осуществлять свою идею...

- А какой он, этот смысл? Для всех для нас? - спросила я с холодком в позвоночнике.

- Думаешь, так легко сформулировать? Ну, подожди... Во вселенной идет громадное строительство. Хаос преобразуется в гармоничную систему...

- Зачем?

- Затем, что, когда эта система... это всеобщее здание будет построено, каждая душа в нем ощутит наконец полное счастье и полную радость... А пока строительство идет, каждый должен вложить в него свой кирпичик. Во всех своих жизнях, которые он проходит одну за другой...

- А террористы тоже вносят свой кирпичик?

- Террористы и всякие другие носители зла их разрушают...

- Тогда зачем Всемирный Разум их терпит? Они тоже неизбежность?

- Видимо, на каком-то этапе - да. Счастье и совершенство вселенной достигается только в борьбе и споре.

- Ну ладно. А когда оно, это счастье и совершенство, будет достигнуто, дальше что?

- Как что? Это высший результат.

- Подожди... Скажем, достигли мы такого результата. Сидим в этом самом прекрасном здании, радуемся, радуемся счастью... всю бесконечность, что ли?

Надоест же в конце концов, если все время так...

Он засмеялся за колыхнувшимся в сумерках занавесом.

- Ты рассуждаешь, как тетя Дуся на грядках с редиской. Что ты знаешь про Время?

Думаешь, оно как твой будильник, который тикает на тумбочке? Оно может быть слиянием бесконечности и мига. Таким, в котором никогда ничего не надоест.

Я помолчала, переваривая Илюхино философское рассуждение. Нельзя сказать, что разобралась в нем до конца, но что-то, кажется, уловила. А он вдруг сказал - раздумчиво так:

- К тому же я уверен, что и в этом конечном счастье будет возможность творчества. Без него, по-моему, полная гармония невозможна...

Я опять помолчала, подумала.

- Слушай, а всякие сволочные души, которые творят только зло, они-то куда денутся? В какой-нибудь подвал под этим "всеобщим счастливым зданием"?

Илья сказал со вздохом:

- Не будет таких душ. В процессе совершенствования мира они должны измениться.