Жан Лафонтен - Басни

Предательством за милость отплатить.

Их наглость стало трудно выносить;

От благоденствия избытка

И гордость, и безумство их росли,

И вот они шуметь так стали непристойно,

Что уже спать никто не мог спокойно.

Когда б великие и малые земли

Поверить крику их могли,

То на Природы око

Все двинулись бы вдруг в поход:

Оно причина всех невзгод,

Оно всех истребить желало бы жестоко,

И противу него собрать

Могучую скорее надо рать.

Чуть Солнце ступит шаг, тревогу

Бьет тотчас квакающий люд,

И, снарядив послов в дорогу,

Лягушки их ко всем державам шлют.

Поверить им, так во вселенной

Все совершает свой круговорот

Вкруг жалких четырех болот;

Упреки дерзкие доныне неизменно

Солнце и Лягушки

Все повторяет их язык.

Однако прекратить им лучше бы свой крик

И не вводить во искушенье,

На Солнце ропотом, его долготерпенье.

Что, ежели оно устанет вдруг терпеть

И с ними поступить захочет по иному?

Боюсь, чтоб царству водяному

Об этом не пришлося пожалеть.

Н. Юрьин.

Басня эта аллегорически говорит о возникавших тогда распрях между Голландией и Людовиком XIV, который и изображается здесь в виде солнца. Первый написал басню на эту тему Коммир (прим. к б. 227), которому Лафонтен и подражал в своей басне.

238. Союз Крыс

(La ligue des Rats)

Мышь бедная давно жила в большой тревоге:

Кот постоянно ей встречался по дороге,

И сторожил ее на каждом он шагу.

Чтоб в лапы не попасть врагу,

Желая поступить разумно в деле этом,

К соседке Крысе Мышь явилась за советом.

Та Крыса у других слыла за образец,

Так велики ее все были совершенства.

Себе жильем ее крысиное степенство

Избрало чуть что не дворец;

Она уж сотни раз хвалилась громогласно,

Что не боялася ни кошек, ни котов,

Ни их когтей, ни их зубов.

"Сударыня,-так Крыса молвила,-напрасно

Старалась бы одна Кота я победить,

Который вздумал вам вредить;

Но если б мы всех крыс собрали по соседству,

То мы бы нанесли Коту большой урон".

Тут Мышь отвесила почтительный поклон,

А Крыса к своему спешит прибегнуть средству

И к кладовой бежит, где той порой

За счет хозяина у Крыс был пир горой.

В волнении она не видит и не слышит

И от усталости чуть дышит.

"Что с вами?" - говорит одна из Крыс.

А та в ответ: "Скажу вам покороче,

Зачем я изо всей бежала мочи.

Кот Раминагробес

Стал истреблять мышей с неслыханным упорством.

Кот этот - злейший из котов.

Коль съест он всех мышей, то будет он готов

Приняться и за Крыс с подобным же прожорством".

"Да! это так! - поднялся крик.

Все за оружие возьмемся живо!"

Иные и всплакнули в этот миг,

Но им не охладить всеобщего порыва.

Повылезали Крысы все из дыр,

Вот каждая кладет в свою котомку сыр;

Клянется каждая, собравши всю отвагу,

Назад не делать шагу;

Все, как на пир, торопятся скорей,

Ликуют, точно с их души скатилось бремя.

Но Кот был, видно, их хитрей

И за голову Мышь держал уж в это время.

На помощь ринулась бедняжке вся их рать,

А у Кота в когтях трепещется добыча,

И он не только что не хочет отступать,

Но войску Крыс идет навстречу сам, мурлыча.

Заслышав этот грозный звук,

Премудрые все Крысы вдруг

Спешат, забыв к войне приготовленья,

В свои укромные места.

Свершив благополучно отступленье

К своей дыре, одной лишь мыслью занята

Там Крыса каждая: не видно ль где Кота?

Н. Юрьин.

Сюжет басни принадлежит, вероятно, самому Лафонтену. В ней, как и в предыдущей, намекается на распри голландцев с Людовиком XIV. Некоторое сходство с ней имеет басня Измайлова: "Кот и Крысы".

239. Дафнис и Алцимадура

(Daphnis et Alcimadure)

Подражание Феокриту

Г-же де ла Мезанжер

Прелестной матери пленительная дочь!

Вас тысячи сердец владычицей считают,

Не говоря о тех, что дружбу к вам питают,

И тех, что страсть свою не в силах превозмочь.

Хочу я уделить - признаюсь прямо

Здесь, во вступленьи, для обеих вас

Хотя немного фимиама,

Которым славится Парнас.

Я утонченности придать ему сумею:

Приготовлять его секретом я владею.

Итак, я вам скажу... Но можно ль все сказать?

Способность выбирать у места здесь была бы.

Увы! и голос мой, и лира стали слабы,

И мне приходится им отдых дать.

Лишь ваш изящный ум, да сердца нежность,

Да красоту души хвалить придется мне.

Все эти качества - лишь ваша принадлежность.

Да той, что славлю здесь я с вами наравне.

Но берегитесь, чтобы этим розам

Шипов не повредили острия.

К Амура вы прислушайтесь угрозам:

Он лучше научить сумеет вас, чем я.

Кто к голосу его бывает глух, тем худо

Приходится... Сейчас пойдет об этом речь.

Раз дева, красоты едва расцветшей чудо,

Решилась пренебречь

И властью, и могуществом Амура.

По имени Алцимадура,

Сурова и горда, она то средь дубрав,

То в роще зеленеющей, то в поле

Плясала и резвилася на воле,

И был законом ей лишь прихотливый нрав.

Красою равная прекраснейшим, при этом

Жестокостью она жестоких превзошла.

Когда в суровости мила она была,

То как пленить она могла б своим приветом!

К несчастью, вид ее огонь любви зажег

В Дафнисе. Был он юный пастушок,

И родом благородный, и прекрасный.

Но ждать ее любви был труд напрасный:

Ни слова нежного, ни взгляда он не мог

Добиться от красавицы холодной,

И, страстью утомясь бесплодной,

Найти отраду в смерти думал он.

Отчаяньем сражен,

К дверям он девы прибежал жестокой...

Увы! ему лишь пред зефирами излить

Пришлось все муки страсти одинокой,

И не пришел никто хотя бы дверь открыть

Жилища, где, его страданья презирая,

Подругам праздник дева молодая

Устроила, свою соединив красу

С красой цветов, в лугах растущих и в лесу.

"Мечтал я умереть,-сказал он,-пред тобою,

Но ненавистен стал мой вид для глаз твоих!

Как всех утех других,

Так и отрады этой горестной судьбою

Вкусить мне не дано.

Я поручил отцу, чтоб, по моей кончине,

Мое наследье он вручил тебе: оно

Тобою отвергалося доныне;

Пускай мои луга, мой пес и все стада

Твоими будут навсегда.

А из богатств моих остатка

Пускай мои друзья воздвигнут храм:

Твое изображенье будет там;

На алтаре в цветах не будет недостатка.

Мне памятник простой пусть иссекут,

И пусть стоит вблизи он с надписью такою:

"Дафнис в любви нашел лишь смерть.

Помедли тут,

О путник, и скажи, в слезах, с тоскою:

Погиб он, признавая лишь закон

Алцимадуры бессердечной..."

Тут, прерван Паркою, не кончил речи он,

Сражен навек печалью бесконечной.

И вот, ликуя, пышно убрана,

Явилася жестокая. Напрасно