Анатолий Домбровский - Великий стагирит

— О чем же они спорили?

— Э, тебе не понять.

— А ты объясни. — попросил Тиманф.

— Ладно. Только за это ты угостишь меня наксийским, а то я никак не могу согреться, Тиманф, Есть ли у тебя наксийское с медом?

— Найдется.

— Вот и неси. Промок я весь, дрожу, могу заболеть.

— Сейчас, сейчас.

Тиманф отправился в кладовку, долго громыхал там посудой в темноте, наконец возвратился, приблизился к Нелею, спросил:

— Видишь меня? Видишь, где моя рука? Осторожно бери, не разлей. Чистейшее наксийское с весенним медом.

Нелей протянул руку, нащупал чашку с вином, сел в постели, отпил глоток.

— Садись рядом, — сказал он Тиманфу. — Удивляюсь, почему ты сам не пьешь.

— Не научен, — ответил Тиманф, садясь рядом с Нелеем. — И для вас берегу, для тебя и для Аристотеля.

— Вот и хорошо. — Нелей отпил еще глоток сладкого вина.

— Согрелся? — спросил Тиманф.

— Согрелся.

— А теперь рассказывай, — потребовал Тиманф.

— Да что рассказывать? Я и сам-то не все понял. Коротко говоря, так: скоро нас выгонят из Академии.

— Это почему же? — забеспокоился Тиманф. — Что случилось?

— А случилось то, что наш господин во всем перечит Платону. А Платон злится.

— Это как же? В чем перечит?

— А вот в чем. Платон, например, говорит, что человек — это тень.

— Какой человек? — спросил Тиманф.

— А любой, хоть я, хоть ты, хоть наш господин, хоть сам он, Платон. Тень. Понимаешь? А настоящие люди живут где-то в другом месте, за небесами. Например, настоящий ты живешь за небесами, а здесь, рядом со мной, твоя тень.

— Да что ты, что ты? — испугался Тиманф. — Какая же я тень? Ты потрогай меня!

— Все равно — тень. Самая обыкновенная. Фу — и все.

— Чудеса. А что же наш господин? — спросил Тиманф.

— А наш господин с этим не согласен. Наш господин говорит, что все мы настоящие, а никакие не тени. Но ты все равно тень. Где ты? Нету тебя. Где?

— Не пугай меня, — попросил Тиманф. — Или ты уже пьян?

— Вот! — воскликнул Нелей. — Вот и видно, что ты ничего не понимаешь, Тиманф. Ты слушай меня внимательно: есть настоящий человек, есть тень этого человека. «А что, — говорит наш господин, — связывает настоящего человека с его тенью, а?» Что, я тебя спрашиваю. Ну, думай! Если не скажешь, пойдешь снова за вином.

— А зачем все это надо, Нелей? — спросил обескураженный Тиманф. — Кому все это надо?

— Вот и Аристотель говорит: «А кому все это надо? Тут, говорит, с одним сладу нет, а ты, дорогой Учитель, двух придумал…»

— Так и говорит?

— Именно так.

— А Платон?

— Принеси еще наксийского, расскажу дальше… Кстати, кто выпьет много вина, тот вполне вместо одного человека может увидеть сразу двух.

Утром Аристотель послал Нелея к македонскому проксену Никанору с письмом. Нелей возвратился через несколько часов, проклиная дождь и холод, и принес Аристотелю ответное письмо.

«Никанор приветствует Аристотеля, — писал проксен. — Сообщаю тебе, что твоя сестра Аримнеста передала с купцами важные для тебя вести и деньги от твоего щедрого покровителя, к которым приложено от него письмо. Приди и возьми все это сам, потому что и вести очень важны, и деньги слишком велики для того, чтобы передать их тебе с Нелеем».

Аристотель давно не получал никаких вестей от сестры, да и деньги были на исходе. Поэтому отправился в Афины сразу же. Нелей, который мог бы не ходить с ним — Аристотель пожалел старика и сказал ему, что тот может остаться дома, — поплелся следом за Аристотелем, потому что любопытство оказалось сильнее тех страданий, какие доставляла ему сырая осенняя погода и дорога.

— И если деньги, присланные сестрой, велики, — не раз приставал со своими советами к Аристотелю Нелей, пока они добирались до Никанора, — следовало бы купить дом и рабов. Потому что и я уже стар, и повар Тиманф совсем ослабел. И нет тебе от нас никакой помощи, Аристотель. И вот ты худ и бледен, потому что у тебя болит желудок. А болит он у тебя потому, что пища наша и скудна, и груба, и Тиманф постоянно болеет…

Нелей говорил дело. Но Аристотель не отвечал ему. Да и что он мог ответить: в то, что сестра прислала много денег, он не верил. Правда, Никанор написал о каком-то покровителе. О каком? До сих пор у Аристотеля не было покровителей. И деньги, которые время от времени присылала ему сестра, были из тех скудных доходов, которые приносили земли, оставленные ей на Эвбее в наследство матерью.

«Сестра Аримнеста приветствует брата Аристотеля, — написала Аримнеста. — Вот счастье, которое подобно кругам на воде распространяется по всей Македонии и за ее пределы. Оно достигло и тебя. Радуйся, брат Аристотель! И не забывай нас, сестру твою Геро́, племянника твоего, который совсем недавно появился на свет и которого Геро назвала Каллисфе́ном. И если боги того захотят, Каллисфен станет твоим учеником, брат, когда ты решишь либо позвать его к себе, либо вернуться к нам, в Стагиру».

Проксен Никанор сгорал от любопытства. И пока Аристотель читал письмо сестры, стоял чуть поодаль, почти не дыша и не спуская глаз с Аристотеля. А между тем он уже знал о том, что написала Аримнеста и что в другом письме, написанном на пергаменте царской рукой. И в ларец он уже заглядывал. И все же сгорал от любопытства: ему не терпелось увидеть, как примет все эти вести и дары Аристотель.

Отложив письмо сестры, Аристотель взял в руки пергамент Филиппа, царя Македонии. Никанор и вовсе перестал дышать, вперив взгляд в гостя. И когда по губам Аристотеля пробежала улыбка, вздохнул с великим облегчением, готовый сколько угодно шумно выражать свою радость: у великого даря Филиппа родился наследник, сын Александр. Никанор ждал теперь только знака, готовый мчаться в погреб за самым лучшим вином и самыми лучшими яствами.

«…Ты знаешь, Аристотель, что я женился в минувшем году на Олимпиаде Эпирской, дочери тамошнего царя. И если бы я стал описывать тебе ее, ты позавидовал бы мне.

Спустя год после нашей женитьбы Олимпиада родила мне сына Александра. Я получил это известие в Потиде́е, которую накануне покорил. И это было хорошим знаком.

И вот еще что было в ту самую ночь, когда родился Александр: в Эфе́се безумец поджег храм Артеми́ды. Должно быть, в Афинах уже знают об этом. Узнай же и от меня, что Артемисио́н поджег Геростра́т из Эфеса, позавидовавший чужой славе и уничтоживший то, что люди создавали столетиями.

Мои гадатели увидели в этом знамение, говоря мне, что сыну моему Александру предстоит покорить страны, которые лежат восточнее Эфеса.

Многие рассказывали мне также, Аристотель, что видели в ту бурную осеннюю ночь, как на мой дворец в Пелле опустились два орла, и один из них сел головой к востоку, а другой — к западу. Когда Александр закричал, родившись, орлы улетели — каждый в ту сторону, в какую глядел. И вот гадатели, чтобы предречь сыну моему великие завоевания, говорят, что покорит он не только восток, но и запад — те страны, куда улетели орлы.