Анатолий Домбровский - Великий стагирит

Гергпиллида прижалась щекой к щеке Аристотеля. Потом отпрянула, отвернулась, закрыла лицо руками.

— Что ты, — удивился Аристотель, подойдя к ней, — Что тебя так взволновало?

— Ты, — ответила Герпиллида, не открывая лица. — Разлука ждет меня.

— С кем? — спросил Аристотель.

— С тобой. — Она метнула взгляд на Аристотеля и бросилась бежать.

— Стой! Куда же ты? Подожди! — крикнул ей вслед Аристотель. — Подожди!

Но Герпиллида даже не оглянулась и вскоре скрылась за колоннадой Пропилей.

Старый Тимон был совсем слаб. И теперь его могли разглядывать с близкого расстояния все, кому не лень. По именно это сделало его неинтересным для праздных афинян: увидел один раз — и вот уже нет желания встречаться с немощным старцем вновь. Тем более что Тимон по-прежнему не разговаривал с людьми, сидел молча на камне, подставив лицо солнечным лучам, и не поворачивался на голос. В тех, кто подходил слишком близко и донимал его своими вопросами, он по-прежнему швырял камни, которые в изобилии валялись на старых кладбищенских развалинах. Двух людей он, казалось, узнавал по шагам: Платона и Аристотеля. Поднимался навстречу им прежде, чем они успевали заговорить с ним, и ждал, повернувшись в их сторону лицом.

— Аристотель? — спросил Тимон, когда тот был уже в нескольких шагах от него.

— Да, Тимон.

— Здравствуй, Аристотель.

— Здравствуй, Тимон. Я принес тебе корзину с едой, здесь смоквы, пирожки, вино. Прими, не откажись.

— Благодарю, Аристотель. Поставь на землю. Но более я благодарен тебе за то, что ты пришел.

— Возвращайся в Афины, Тимон, — предложил Аристотель. — Будешь жить в моем доме, где для тебя всегда найдется хлеб и вино. Ты уже стар и немощен. Ты умрешь здесь в одну из холодных ночей…

— Животные умирают в степи, в лесу, им нет дела до людей, и людям нет дела до них. Словом, то, о чем ты говоришь, не противно природе.

— Природе — да, — согласился Аристотель, ставя корзину с пищей у ног Тимона. — Но природе человека противно. Тебя не прогоняли из города, а ты хочешь умереть, как изгнанник.

— Я не хочу умереть, Аристотель, — возразил Тимон. — К тому же я сам изгнал себя. Нет, я изгнал Афины из моих владений. А? Как сказано, Аристотель? Есть еще ум в моих словах? — усмехнулся Тимон.

— Есть.

— Почему не приходит Платон? — спросил Тимон. — Он совсем забыл обо мне. Или он больше не нуждается в камне, о который точат меч мудрости?

— Он болен, — ответил Аристотель. — Он стар и болен, как и ты, Тимон.

— И мудрых и глупых ждет одна участь: тление и забвение, — вздохнул Тимон.

— Я пришёл к тебе проститься перед дальней дорогой, — сказал Аристотель.

— Все земные дороги коротки. Дальняя только та, которая уводит нас в Аид. Куда же ты собрался, Аристотель?

— В Пеллу, Тимон. К Филиппу Македонскому. Вместе с посольством.

— А… — усмехнулся Тимон. — И тебя увлекают тщеславные мечты. И ты хочешь стать спасителем Афин и всей Эллады. Зачем, Аристотель? Городам и государствам тоже отмерен свой срок. И вот век Афин на исходе… Кто упросил тебя отправиться к Филиппу?

— Совесть, — ответил Аристотель.

— Тьфу! — плюнул Тимон. — Не продолжай!

Но Аристотель продолжал:

— Я знал Филиппа. Мы были друзьями в детстве и и первые годы юности. Он вспыльчив, груб, ненасытен, когда речь заходит о богатстве и славе. Он мало думает, потому что много размахивает мечом. Он захватывает один греческий город за другим, разрушил мою Стагиру. Это он сказал: «Перед золотым ослом любой эллинский город открывает ворота».

— И правильно сказал, — засмеялся Тимон. — Придет время, Аристотель, когда полководцы будут не захватывать города и страны, а покупать. Покупать, как покупают баранов или ослов… А что сделаешь ты, Аристотель? Чем ты остановишь Филиппа и во имя какого блага?

— Нельзя разрушать то, чему поклоняются все эллины, Тимон. Не будет Афин — не будет Эллады. Каждый эллин это прежде всего Афины, красота, мудрость и законы, которые веками утверждались здесь, в Афинах. Без Афин эллины станут варварами. Никто не будет почитать их мудрость, их науки и искусства, никто, Тимон, не обернется в сторону эллина с почтением, никто не примет их богов…

— И что же? И что же, Аристотель?

— Или ты не эллии, Тимон, или ты смеешься над святынями.

— Что скажешь ты Филиппу? — спросил Тимон.

— Разумными доводами я попытаюсь унять его грубые страсти.

Тимон промолчал.

— Афиняне должны победить его не силой, потому что такой силы, кажется, нет, а разумом.

— Как?

— Сделать самого Филиппа разумным, подлинным эллином, покровителем и защитником прекрасной Эллады.

— Поздно, — сказал Тимон. — Поздно, потому что эллины утратили разум, а Филипп обрел могущество. Афиняне сами дали Филиппу в руки меч. Пусть благодарят за это Ификрата [41] Ификра́т — афинский военачальник, к которому обратилась за помощью Эвриди́ка, мать Филиппа, когда в Македонии возникла междоусобица, и который помог Филиппу взойти на престол. .

— Если Филипп принял афинский меч, почему бы ему не принять и афинскую мудрость?

— Ты сам сказал, что он мало думает, потому что много размахивает мечом.

— И все же я поеду к нему, — сказал Аристотель. — Демокрит говорил, что следует выслушать совет женщины и поступить вопреки ему. Афиняне говорят, что так же надо относиться к твоим советам: ты камень, на котором оттачивается истина.

— Что посоветовал тебе Платон? — спросил Тимон. — Конечно, он посоветовал ехать к Филиппу.

— Да, он сказал, что философия должна быть не только прекрасной, но и полезной.

— Старый мечтатель, неисправимый мечтатель! Он все еще верит, что людьми правит слово. А людьми правит голод. Филипп кормит всех, кто принимает из его рук оружие, а свободные афиняне грабят всех, у кого видят кусок хлеба в руке… Вот истина, Аристотель.

…Ксенократ, как всегда, был молчалив и угрюм. И если прежде он посвящал молчанию один час, то теперь весь день. Он постоянно опаздывал: когда все члены посольства уже были на ногах, он спал, когда все уже спали, он еще возился со своими дорожными вещами или писал, сидя при свете лампадки, мыча себе что-то под нос и мешая спать другим. Он медленно ел, медленно ходил, медленно говорил, медленно принимал решения, а то и вовсе не принимал, пожимал плечами и молчал.

Члены посольства, направляющегося в Пеллу к Филиппу, были недовольны Ксенократом, роптали, часто говорили между собой о том, что не стоило афинянам посылать вместе с ними Ксенократа, этого медлительного осла и молчаливого истукана.

Только Аристотель, давно знавший привычки Ксенократа, относился к нему дружелюбно и защищал его перед остальными, помогал ему в сборах, торопил, разговаривал с ним, когда другие отказывались. Платон говорил о Ксенократе, что тому постоянно нужны шпоры, и Аристотель был для него этими шпорами. Об Аристотеле же Платон говорил, что ему нужна узда. И такой уздой для Аристотеля был Ксенократ. Аристотель даже любил Ксенократа. Ему правилось в Ксенократе то, что он прямодушен, независим и честен. Не нравилось, конечно, то, что он постоянно мрачен. На это, как на другое свойство, указывал, случалось, Ксенократу и Платон, говоря: «Принеси жертву Хари́там, Ксенократ! Пусть они вернут тебе счастливое расположение духа».