Анатолий Домбровский - Великий стагирит

Аристотель показал письмо Филиппа Гермию.

— Значит ли это, что ты уже пресытился моим гостеприимством? — спросил с тревогой Гермий.

— Нет, — ответил Аристотель. — Я хотел лишь узнать: верно ли то, что ты Филиппу друг?

— Ты знаешь, Аристотель, что за моей спиной держава Артаксеркса. И вот простая истина: если враг за спиной, не упускай из виду друзей. Я не верю в могущество Афин, но верю в могущество Филиппа.

— А зачем приехал родосец Мемнон, стратег Артаксеркса? — спросил Аристотель.

— Он говорит, что друг мне, и вот я принимаю его. Филипп далеко, а Мемнон рядом. Могу ли я пренебречь им? И если он действительно друг мне, кому это повредит? Кстати, он наслышан о тебе и хочет, чтобы ты принял его для беседы.

— Я побеседую с ним, — согласился Аристотель. — Но и ты послушай меня, Гермий. Я тоже верю в будущее могущество Филиппа. Я даже верю в то, что он станет гегемоном всей Эллады, о чем он мечтает. Могучий и прочный союз эллинских городов необходим перед лицом окружающих нас варваров. Но Филипп груб и самонадеян. Рядом с ним нет никого, кто бы умерял его грубость и воинственность. И нет такого человека, который мог бы стать его советчиком. Но я думаю о его сыне Александре, Гермий. Когда Александр унаследует отцовский трон и примет под командование огромное войско, поздно будет учить его чему-либо. Александру нужен учитель теперь…

— Ты все-таки хочешь уехать? — вздохнул Гермий.

— Не теперь. Может быть, через год, может быть, через два. Будь готов к этому, Гермий. Обещай, что не станешь удерживать меня.

— Друзей, как и добрую славу, нельзя удержать силой: друзья становятся врагами, а добрая слава — позором, — сказал Гермий, опечалившись.

Аристотель беседовал с персидским стратегом Мемноном, когда вбежавший Феофраст сообщил о приезде Ксенократа.

— Вернулся?! — вскочил на ноги Аристотель. — Слава Зевсу, он вернулся! Но где же он?

— Он идет, он поднимается от гавани к городу.

— Я должен встретить его, — сказал Мемнону Аристотель. — Продолжим беседу завтра.

— Я завидовал Гермию, — ответил Мемнон, — теперь во сто крат более я завидую Ксенократу.

Аристотель соскочил с лошади и обнял Ксенократа. Они долго молчали, потом Ксенократ сказал:

— Ты звал меня, и я пришел.

— Да, — ответил Аристотель, еще крепче обнимая друга.

— Прими приветы от Спевсиппа, от Демосфена, от Герпиллиды, от Никанора…

— От Герпиллиды? — переспросил Аристотель. — Она еще помнит обо мне?

— Она любит тебя, — ответил Ксенократ.

Они пошли рядом. Дорога круто поднималась вверх. Аристотель предлагал сесть на лошадей, но Ксенократ отказался.

— Если Гомер поднялся к Ассу пешком, — сказал он, — почему бы и нам не последовать его примеру?

Аристотель приказал слугам скакать вперед и ждать его у ворог города.

Когда они остались вдвоем, Ксенократ спросил:

— Здорова ли Пифиада?

— Теперь у меня две Пифиады, — смеясь, ответил Аристотель. — Пифиада — жена и Пифиада — дочь.

— Как же ты делишь себя между ними?

— Я отдаю себя третьей.

— Кому же?

— Философии, — ответил Аристотель. — А теперь я хочу спросить тебя, Ксенократ: здоровы ли Афины?

— Больны, — ответил Ксенократ. — Толстосумы ждут Филиппа, нищие проклинают толстосумов и слушают речи Демосфена. Эсхин проклинает Демосфена. Все как в старой поговорке: «Доблестные афиняне не знают себе равных в доблести, порочные — в пороке. Земля Аттики приносит лучший мед и сильнейший яд — цикуту».

— Чем живет Академия? — спросил Аристотель.

— Мечтами о невозвратном, — сказал Ксенократ. — Ученики Платона становятся толкователями Платона, а не толкователями жизни.

— Толкователями снов. А мир уже давно не спит и содрогается в преддверии великих потрясений. Мы увидим эти потрясения, Ксенократ. И чем бы они ни завершились, мы обязаны сделать свое главное дело: собрать всю мудрость мира, отделить истинное от ложного, соединить разрозненные истины в единое целое, исследовать то, что открыто нам в этой жизни, и отдать плод нашего труда детям, которые перешагнут через наши могилы и окажутся в новом мире. Думаю, что он будет велик и един. Великой и единой должна войти в него наша философия, Ксенократ. Путь наш труден и крут, как эта дорога. Но на вершине нас ждут крылатые кони…

Ксенократ остановился, поглядел вверх, куда вела дорога. Там и впрямь стояли кони.

— Следовало бы записать то, что ты сказал, Аристотель. Гомер записал свои слова, которые менее значительны.

— Эту короткую речь я дарю тебе, Ксенократ, — сказал Аристотель, — тебе одному.

…Мемнон появился в Доме философов через несколько месяцев. Был сладкоречив, привез в подарок несколько свитков с изречениями вавилонских мудрецов, восхвалял гостеприимство Гермия, уверял всех, что дружески предан ему и готов в любое время сослужить ему добрую службу: постоять за него перед Артаксерксом, если кто-то попытается очернить Гермия в глазах персидского царя, заключить с Гермием союз гостеприимства, если Гермий осчастливит его своим приездом в Сузы. Он звал к себе и философов — Аристотеля, Ксенократа и Феофраста, — обещая показать им свою библиотеку и коллекцию камней, упавших с неба.

— Поедем к нему, — сказал Аристотелю Гермий. — Такой друг в стане персов стоит целого войска…

— Нет, — ответил Аристотель. — Бойся сладких речей Мемнона. Под личиной дружбы и щедрости скрыт в Мемноне твой враг. Я принимаю его и беседую с ним только потому, что ты велишь. В глазах его коварство, в словах — яд.

— Что с тобой? — удивился словам Аристотеля Гермий. — Сегодня дурная погода, конечно. Больна маленькая Пифиада, молчит Ксенократ, узнав, что ты написал письмо Филиппу… Все это — причина твоего дурного настроения. Но зачем ты говоришь дурно о Мемноне? Я поеду к нему один, Аристотель.

— Ну что ж, не смею перечить тебе, Гермий. Твоя воля — поезжай. Но то, что я сказал о Мемноне, запомни. И еще: я решил для себя, что уеду к Филиппу тотчас, как ты откажешься прислушаться к какому-либо из моих советов. И вот ты отказался, Гермий. И значит, я уеду к Филиппу. Как только поправится Пифиада, — добавил Аристотель. — А у тебя еще есть время подумать. Не верь Мемнону, Гермий…

Гермий ушел, но вскоре вернулся, спросил:

— Если я не поеду к Мемнону, как долго ты останешься со мной?

— Еще год, — ответил Аристотель.

— Хорошо, я подумаю. Ты дорог мне, Аристотель. Но не безразлична мне и судьба Атарнея и Асса. Если Филипп объявит персам войну, Артаксеркс мне первому воткнет в спину нож. Я хочу, чтобы Мемнон удержал руку Артаксеркса до той поры, когда между мною и персами встанет Филипп…

— Правильная мысль, — сказал Аристотель. — Но Мемнон не удержит руку Артаксеркса, он его преданный слуга. Он воткнет тебе в спину нож прежде, чем Артаксеркс повелит ему сделать это. Ты загляни ему в глаза, Гермий, загляни!