Лев Рубинштейн - Музыка моего сердца

Музыка вошла в мою жизнь.

Я стал ещё старше. Возвращаясь летней ночью домой по безлюдным улицам провинциального городка, я вдыхал полной грудью запах яблок. Луна светила в полный накал. Очень далеко в небе искрились другие миры, и я думал, что где-нибудь там, в созвездии Девы или Волопаса, может быть, тоже есть музыка.

Шагая по дощатым тротуарам, я тихо пел про себя всё, что мне нравилось, — то Бетховена, то Шопена, то Грига, то Чайковского. Всё это была моя любимая музыка. О ней я и пишу книгу.

Уже нет на свете ни пианино, на котором я играл, ни дома, в котором я родился, ни сестры, которая водила меня за руку в училище, ни города, в котором я вырос. Всё унесла война.

Но и сейчас иногда мне снится запах яблок и звон башенных часов — три раза: бом, бом, бом. День как день. Ночь как ночь. Ничто никогда не пропадает даром. Музыка осталась со мной — музыка моего сердца. Её отнять нельзя.

Новый мост — это самый старый мост в Париже. Его построили во времена «старого волокиты», короля Генриха Четвёртого, и для того чтобы парижане никогда не забывали об этом, возле моста установили конную статую короля.

Если вы желаете развлечься, ступайте на Новый мост. Вы увидите фокусников, которые вынут из вашей шляпы полдюжины яиц, а из кармана десяток монет. Вы услышите, как чревовещатель разговаривает с куклой, а кукла отвечает ему густым басом. Вы услышите песни…

Не удивляйтесь, если эти песни покажутся вам знакомыми. Да, это всё те же старинные песенки: «Нас было трое девиц, трое невест», «В Париже мы плясали, мы весело плясали, лалла, лан-дерира!..» Но слова у песен постоянно меняются. Вы желаете унести с собой новый текст? Подождите, пока певец закончит. Он бросит в толпу пачку бумажек, на которых напечатаны новые слова. Потом он пустит по кругу свою засаленную шляпу, и, если вы истинный парижанин, вы бросите в неё два-три су. Конечно, вы можете уйти не заплатив, но тогда вы не истинный парижанин.

Теперь представьте себе Новый мост в году тысяча семьсот девяносто втором.

Париж был похож на военный лагерь. Барабаны стучали на северном и южном берегах реки. В июле этого года ударила пушка и по всему Парижу было объявлено, что отечество находится в опасности. Белые армии наступали на столицу с севера и востока.

Франция была в опасности. Париж был в опасности. Революция была в опасности. Народ был в опасности. Город был наполнен добровольцами в войлочных шляпах с кокардами. На Новом мосту вместо фокусников на каждом шагу можно было увидеть штыки, тесаки и барабаны. Здесь сновали молодые парижане в красных колпаках, смуглые марсельцы с усиками, суровые бретонцы, с лицами, словно вырезанными из дерева.

Вы слышали про манифест герцога Брауншвейгского? Там было сказано, что Париж будет взят и «полностью уничтожен»!

Уничтожить Париж! Представляете себе? На это способны только австрийцы, короли, аристократы, тираны, враги свободы и нации! Французы, братья! Как? Неужели мы допустим врага в сердце страны?..

Но об этом дальше. А теперь о двух толстяках, о двух винных бочках, о двух жителях Парижа. Одного из них звали Луи Бурбон. Он был королём Франции и жил во дворце Тюильри. Занимался он тем, что тайно сносился с врагами нации и ждал появления белых войск. Звали его на Новом мосту «господин Вето», потому что он имел право «наложить вето», то есть запретить любой закон, принятый Законодательным собранием.

У «господина Вето» была жена, которую, естественно, звали «госпожа Вето». Вы, наверно, слышали о ней? Это была королева Мария-Антуанетта, прирождённая австриячка и белоручка, ну, одним словом, это была та самая королева, которая, узнав, что у парижан нет хлеба, заметила с улыбкой: «Если у них нет хлеба, пусть едят печенье…»

Французы, граждане и гражданки! Когда враг рвётся к сердцу страны, можно ли допустить, чтоб в самом сердце гнездились предатели? И, однако, это было так: в сердце Парижа, во дворце Тюильри, ткалась паутина измены…

Довольно! Поговорим о другом толстяке, о другом Луи — о Луи Малуэтте, скрипаче из секции Арсенала, которого знали оба берега реки, и северный и южный. Обычным местом его выступлений был Новый мост.

Дядюшка Малуэтт играл на скрипке самоновейшие песенки и раздавал тексты. Не было такого события, про которое дядюшка Малуэтт тут же не сочинил бы песню.

Конечно, это были не какие-нибудь особенные песенки — это были простенькие напевы французских городков и деревень. Вы могли бы услышать эти напевы и до дядюшки Малуэтта где-нибудь в Шампании или Блуа вечером на площади, перед кабачком «Трёх сердец» или «Красного петуха». Да вы наверно слышали такие песенки?

Эти песни бродячие музыканты играют на скрипке или на волынке, а молодые люди отплясывают, сильно пристукивая каблуками и размахивая шляпами, на которых развеваются пёстрые ленты.

Но дядюшка Малуэтт вовсе не повторял эти песенки буквально. Он их изменял, присочинял к ним новые мотивы, соединял две песни в одну, придумывал новые слова. И это уже были не простецкие провинциальные запевки, а парижские песни года 1792-го, где отражались все события, все перевороты, всё дыхание столичной улицы…

Пойдёмте, пойдёмте на Новый мост!

Вот дядюшка Малуэтт, в кафтане табачного цвета, в толстых коричневых чулках и башмаках с пряжками. На голове у него старомодный парик с косичкой и буклями. Помилуйте, он музыкант, он артист, он должен одеваться с достоинством. И хотя стоит он на обыкновенном ящике из-под мыла, но вид у него такой, как будто он даёт концерт перед знатоками.

Знатоки на Новом мосту одеты в длинные штаны разных цветов — то цвета щёк стыдливой девицы, то цвета носа закоренелого пьяницы, то цвета рук речного лодочника. Но у всех у них обязательно ярко-красные пояса из широкой материи, обёрнутые вокруг талии по пять раз, а на головах красные повязки, концы которых задорно свешиваются на ухо. Они слушают музыку, не выпуская изо рта трубку. Они даже пляшут с трубкой в зубах. Они вынимают изо рта трубку только для того, чтобы подхватить припев старой песни:

Дядюшка Малуэтт делает хитрое лицо и прибавляет дребезжащим голосом:

«Коли́-кола́, коли́-кола́…» Скрипка пиликает, молодцы в красных повязках и девушки в коротких юбочках отплясывают, взявшись за руки: