Лев Рубинштейн - Музыка моего сердца

— Послушай! — кричал Бизе, обращаясь к Гиро, который сидел, мечтательно запрокинув голову на спинку кресла. — Послушай ещё раз вот это место!

Это был танец Кармен в опустевшей таверне Лильяс Пастья. В него вторгался трубный сигнал, который одолевал танец.

— Очень хорошо, — пробормотал Гиро.

— И так повсюду, мой друг! Всё на контрастах! Ты знаешь сцену гаданья? Так вот вам дуэт Фраскиты и Мерседес: перед самым гаданьем и даже во время гаданья…

— Я бы сказал, что это жестоко, — заметил Гиро.

— Такова жизнь. Пусть благовоспитанные девушки знакомятся со своими женихами под сладкие мелодии опер Майяра! Я не свадебный музыкант!

— Элегантный Париж придёт в ужас и содрогнётся. Убийство под звуки труб корриды!

— Тем лучше, мой друг, тем лучше! Жизнь шагает вперёд. Она не умирает под ножом, как Кармен. Она бессмертна и сильна — сильнее, чем любовь Хосэ, сильнее, чем судьба… Постой! Ты помнишь улицу Фессар?

Прошлой весной Бизе и Гиро блуждали по Парижу и наткнулись на улице Фессар на гудящую толпу возле угрюмого узкого дома, похожего на башню. Толпа состояла преимущественно из женщин.

— О мадам Дюпон, — услышали они, — это чудовищно!

— Но, мадам Дюваль, это ревность!

— Он мог бы убить себя! Но зачем было убивать её? Ей не было ещё двадцати лет.

— Он не мог оставить её. Я его понимаю.

— А я нет! Сначала её, потом себя. Какое ужасное убийство!

— Но, мадам Дюваль, какая безумная любовь!

Какой-то юный бездельник с губной гармоникой в руках объяснил музыкантам, что в этом доме железнодорожный стрелочник убил свою возлюбленную, а потом себя.

Бизе и Гиро были свидетелями молчаливого выноса двух тел. Процессия направилась на кладбище, а толпа разошлась.

— Эрнест, — сказал Бизе, оглядываясь, — посмотри кругом… Париж продолжает жить!

И в самом деле, губная гармоника заиграла за углом, кучер дилижанса хлопнул бичом, загудел паровоз на окружной дороге, раздались крики торговок овощами.

— На месте этой женщины я сказал бы: «Но какая бурная жизнь, мадам Дюпон!» — проговорил тогда Бизе.

И сейчас со своей задорно поднятой бородкой и сжатыми кулаками он был такой же, как всегда, — непримиримый и готовый броситься в бой.

— Да, Эрнест, это не музыка для элегантных дам. Здесь нет ни рыцарей, ни привидений, ни томных вздохов, ни этого ужасного «Что слышу я?» в третьем акте! Это новая музыка! Давай сыграем ещё раз всю сцену в таверне. Послушай, здесь всё кипит…

Премьера «Кармен» состоялась вечером 3 марта 1875 года. Бизе мрачно, но спокойно рассматривал в отверстие занавеса гудящий зрительный зал.

— Все газетчики наготове, — сказал он. — Эбрар из «Тан» и Вильмессан из «Фигаро» в первом ряду. Они уже занесли свои копья.

— Но я вижу Гуно и Массне, — ответил Галеви, — а в фойе я встретил Альфонса Доде и Дюма-сына. Не спускай флага, Жорж!

— И не думаю… Вероятно, так чувствовал себя Наполеон под Москвой.

Увертюра вызвала в зале оживление. Открылась пёстрая площадь в Севилье. Зал замер, но после хора мальчиков раздались восторженные хлопки на втором ярусе.

Грациозный хор работниц об улетающем табачном дымке вызвал одобрительный шёпот в партере. К автору подошла Галли-Марье, очень странная в гриме, с бутафорской розой в руках.

— Благословите меня, мэтр, — сказала она серьёзно. Бизе пожал ей руку.

— Вперёд, Селестина! В атаку!

Хабанера… Взрыв аплодисментов… Сегидилью, которую Бизе любил гораздо больше, чем хабанеру, приняли сдержаннее… В конце акта, однако, загремел хлопками весь театр.

Либреттисты обнимали Бизе. Галли-Марье звонко поцеловала его в щёку, запачкав её гримом.

— Поздравляю с успехом! — крикнул из-за кулисы тенор Лери.

— Вы первый это говорите, — отвечал Бизе, — боюсь, что вы будете и последним.

Предчувствия автора начали сбываться уже после первого музыкального антракта. «Весеннее настроение» этого антракта с его мечтательным концом осталось незамеченным. Сцена в таверне, где блистательная Галли-Марье, танцуя на столе, превзошла себя, была принята партером равнодушно. Некоторое оживление вызвали куплеты тореадора. Затем наступило тяжкое молчание.

Бизе очень любил сцену в таверне, где севильская уличная девчонка Кармен впервые поднимается куда-то ввысь, оставляя далеко внизу растерянного Хосэ. «Туда, туда, скорее в горы! Со мной бы вместе ты бежал, ты на коня меня бы взял…»

Это был энергичный зов к свободе, к величавой тишине — природы, не скованной уличной сутолокой и казарменной трубой. В «сочувствующем» оркестре зазвучал дальний наигрыш пастушьего рожка…

Партер безмолвствовал.

Элегическое вступление к третьему акту не вызвало ни одного хлопка. Насторожённый хор вольных контрабандистов был встречен молчанием.

Кулисы опустели. Перед четвёртым актом Бизе остался один. Только Гиро стоял в отдалении, скрестив руки па груди и опустив голову.

Антракт к последнему действию глухо предвещал трагедию. В нём чуть слышалась та же преображённая композитором «цыганская» тема Кармен, но звучала она грустно и зловеще. Тема нарастала до громового удара и замирала, растворяясь в едва слышном мажоре последнего аккорда тихим вздохом облегчения.

Публика слушала этот антракт невнимательно и равнодушно.

Весь заключительный акт, сияющий мелодиями, бурно цветущий голосами и оркестром, украшенный колыханьем вееров, бравурным маршем приближающейся корриды и потрясающий последней встречей Хосэ и Кармен на пыльной площади перед воротами цирка, — весь этот акт не вызвал в зале ни малейшего движения.

— Они боятся толпы, — тихо произнёс Гиро.

Упал занавес. Несколько жидких хлопков на ярусах. Публика загудела и стала расходиться.

К Бизе подошли либреттисты. Он молча пожал им руки. Галли-Марье стояла перед занавесом, опустив тонкую руку с веером и тяжело дыша.

— Спасибо, друзья, — сказал Бизе, — мы все потрудились немало… А теперь отдыхать, отдыхать…

Он подхватил под локоть Гиро. Они ушли из театра последними.

Они бродили по Парижу всю ночь.

Постепенно гасли огни кабачков и ресторанов. Золотое вечернее зарево меркло на небе. Дома возвышались, как пустые коробки, и молодая зелень каштанов казалась серой.

Елисейские поля словно вымерли. Друзья шли молча, опустив головы, не глядя друг на друга.

— Газетчики точат ножи, — неожиданно сказал Бизе. — Мне весь вечер казалось, что в партере сидят испанские ведьмы.

— Однако у тебя позади «Джамиле», «Искатели жемчуга», «Пертская красавица» и «Арлезианка», — отозвался Гиро, — а впереди «Сид». Не так уж плохо…

Бизе помолчал.

— Они всегда меня не любили. Я не целовал рук попам и не угождал красивым буржуазкам с их турнюрами, зонтиками, собачками и ливрейными лакеями.