Лев Рубинштейн - Музыка моего сердца

Гитара заливалась переборами, меняя ритмы, внезапно затихая и рассыпаясь, как букет цветов, брошенный с высокого балкона на плиты мостовой.

— Браво, Андалузия!

— Оле́, гитарреро!

Зрители начали пощёлкивать пальцами. Когда гитарист очнулся, он увидел, как две девицы отплясывают на тротуаре, мелко стуча каблучками. В конце танца, после заключительного раската гитары, одна из них бросила музыканту гвоздику, а другая послала ему воздушный поцелуй и убежала.

Парни сняли шапочки и отвесили исполнителю низкий поклон. Зрители ещё раз крикнули: «Оле́!» — и разошлись.

— Это Испания, дорогой малыш, — добродушно сказал гитарист, — здесь танцуют не на балах, а на улице, не по приглашению, а по желанию. И поют, и пляшут, как дышат… Кто же станет думать о том, что ему надо дышать? А ты что играешь?

— Больше всего Моцарта, — сказало «чудо», — и, если вы хотите услышать, приходите нынче на мой концерт.

— Да меня не пустят в такое собрание!

— Пустят, если я попрошу.

Вечером гитарист стоял у стены зала, наполненного всеми именитыми сеньорами городка, и смотрел, как малолетний виртуоз вышел на эстраду в своём театральном костюме, щёлкнул каблуками, опираясь рукой на эфес шпаги, бросил шляпу с пером на рояль и заиграл.

Играл он хорошо и чисто, но без воодушевления. Лицо у него было печальное. Гитаристу стало так его жалко, что он ушёл из зала и передал привратнику записку, кое-как нацарапанную карандашом на обрывке афиши:

«Сеньор дон Исаак, когда ты в следующий раз поссоришься с папой, приезжай в Кордову, на улицу Аренас. Я живу сразу за мастерской, где продают сбрую и сёдла. Ты играл отлично, но, по-моему, ты несчастен и не знаешь, как хороша страна, в которой ты живёшь. Твой друг гитарреро Мануэль Рейес».

Кордова лежит за кольцом старых стен с угрюмыми башнями из коричневого песчаника. Эти стены построили мавры несколько сот лет тому назад.

«О башни, увенчанные отвагой, величием и удалью! — писал когда-то поэт Гонгора. — О великая река, король Андадузии, с её благородными песками, пусть не золотыми…»

Эта река — Гвадалквивир. Его сонные воды лижут жёлтые отмели словно в глубокой задумчивости. Когда-то Кордова была столицей арабской Испании и славилась на весь мир своим университетом, библиотекой и бесчисленным населением. От этого остались одни воспоминания. Исаак Альбенис и его друг Мануэль долго стояли молча на просторах безлюдной реки.

— Когда-то здесь всё пестрело парусами, — сказал Мануэль.

— А сейчас как на кладбище, — откликнулся мальчик.

Так же долго и молча стояли они под сводами кордовской мечети. Эта мечеть давно уже превращена в церковь. Но до сих пор она продолжает оставаться чудом зодчества.

Тысячи колонн стоят здесь ровными рядами в прохладной тени. Сами по себе колонны эти приземисты, темны и просты. Но поднимите глаза, и вы увидите, как из этих колонн вырываются бесчисленные белые арки, выгнутые, как подковы. Они стремятся всё выше и выше, выпускают из себя другие арки, всё это переплетается в вышине, перечёркивается чёрными полосками. Кажется, что это окаменевшая пальмовая роща и что сейчас вся эта масса листьев зашумит и закачается на ветру. Так строили арабы.

Тишина и безмолвие в бывшей мечети. Шаги священника перекатываются многократным эхом под арками, и лампадки кажутся дальними факелами возле шатров кочевого племени.

— Всё это давно умерло, — сказал мальчик. — Не правда ли?

Мануэль улыбнулся.

— Нет, малыш, не всё, только не надо искать Испанию среди гробниц и легенд. Она живая!

Ночью небо над Кордовой зажглось миллионами алмазных звёзд. Проходя с Мануэлем по узким и кривым улицам, под коваными железными фонарями, мальчик то и дело видел сквозь решётки из узорного чугуна внутренние дворы — патио. Они были похожи на игрушечные театрики, освещённые цветными огоньками, выложенные пёстрыми изразцами, уставленные кадками с карликовыми пальмами, лимонами, бананами и померанцами. Оттуда шёл гортанный говор гитар и сухое потрескивание кастаньет.

Везде пели и танцевали. Ночь в садах Кордовы — единственное время, когда воздух свеж и прохладен. Утром, когда солнце начинает жечь белые улицы и красные черепичные крыши, прохладу нигде не найдёшь. Утром стучат молотки в мастерских, ухают молоты в кузницах, кричат ослы, и запах цветов сменяется запахом чеснока и жареной рыбы. «Король Андадузии» — Гвадалквивир закрывается жёлтым маревом пыли и дыма.

— И всё-таки это необыкновенная страна, — говорил Мануэль, — и тогда, когда она работает, и тогда, когда она веселится. Прошу тебя, малыш, когда ты станешь знаменитым, не забывай, что это твоя прекрасная, нищая родина.

— Разве она никогда не разбогатеет?

— Если б Испания разбогатела, — с горечью сказал Мануэль, — она была бы лучшей страной в мире…

Речь его оборвалась, потому что возле порога его жилища появились двое жандармов с карабинами и штатский господин в запылённом цилиндре.

— Прошу прощения, сеньоры, — произнёс штатский, — не здесь ли находится юноша-пианист по фамилии Альбенис?

— Это я, — отвечал мальчик.

— Согласно заявлению вашего отца, сеньора дона Анхеля Альбениса, власти города Кордовы отдали распоряжение задержать вас и препроводить домой как несовершеннолетнего, ускользнувшего из-под надзора родителей, с оплатой проезда за их счёт.

Жандармы сделали шаг вперёд и звякнули ружьями. Таким образом «чудо» вернулось в Мадрид под конвоем полиции.

Дон Анхель Альбенис был чиновником и человеком пунктуальным. Едва завидев сына, он посмотрел на часы и усадил его за фортепиано.

— Четыре часа в день полагается развивать пальцевую технику, — объявил он, — а вечером ты будешь играть этюды Крамера.

«Чудо» покорно возложило руки на клавиши. Спустя час дон Анхель сделал перерыв и прочитал сыну лекцию, которая начиналась словами:

— Сын мой, я с горестью слышу, что вместо высокой и общепризнанной музыки, которую исполняют все известные мастера Европы, например Моцарта, Баха и Шумана, ты подбираешь на рояле пустяковые сегидильи и малагеньи, уместные для гитары, а не для фортепиано, из чего я делаю вывод, что мои уроки, так же как уроки твоих почтенных учителей, пропадают втуне. Поэтому я отныне запрещаю тебе портить свой вкус подражанием несерьёзной музыке и предупреждаю, что за такие попытки ты будешь лишаться сладкого за обедом и десятикратно повторять упражнения для развития пальцевой техники…

Увы, Альбенис-папа мечтал только о том, чтоб Альбенис-сын никогда не переставал быть чудом! Но Альбенису-сыну чудом быть надоело. Результатом этого было то, что в ноябре 1872 года мальчик оказался в порту Кадиса, на палубе парохода «Эспанья».