Геннадий Михасенко - Неугомонные бездельники

Он, затянувшись папиросой и вытолкнув из своих недр клуб дыма, как-то печально подтвердил:

- Да, они были у меня... До полдвенадцатого.

- А полдвенадцатого он был уже дома, - сказал отец.

Тетя Валя Афонина, Славкина мать, с улыбкой, неторопливо проговорила, что времени она не заметила, но слышала, как Славка что-то крикнул мне на прощание.

И - тишина. Тишина недоумения... Свинство! Как можно было нас подозревать в этом диком "подвиге"?.. Лазорский вдруг улыбнулся, снял кепку, хлопнул ею по колену, как будто собирался пуститься в пляс, и довольно произнес:

- Ну что ж, товарищи, все в порядке, пьяных нет. Разобрались - и душа на месте.

- Душа на месте? - взвинтилась Анечка, поджимая губы. - А где мой огород, на каком месте?.. Кто мне его угробил, святой дух?.. Все сухими вылезли из воды!

- Тихо-тихо, Аня, - управдом успокаивающе выставил руку с кепкой. Может, кто со стороны зуб на тебя точил, а я что? Моя власть куцая.

- Какой зуб? Какая сторона?.. Они это! Они, паразиты! - завопила Анечка, обращаясь к нам, и вдруг точно переломилась в пояснице, и ее крик превратился в плач.

Тетки обступили ее, утешая.

- Домой! - скомандовал отец.

Мама встретила нас в дверях и беспокойно спросила:

- Ну!

Я поморщился, а отец ответил, что дело пахнет не баловством, а преступлением, что огород разделан так, будто на нем тренировалась футбольная команда. Точно подметил. И Лазорский выразился точно - зверский масштаб. Зря тетя Феня Бобкина сказала, что, будь Юрка дома, его бы обвинили. Нашла мамонта. Тут, правда, совпадало: Юрка вчера пригрозил Анечке, и - готово. Но мало ли он чем и кому угрожал! Если бы он хоть капельку исполнял свои бешеные угрозы, то мы бы уже давно ходили одноглазые, криворотые, вообще безголовые и на спичечных ногах. Юркина истерика была просто завеса, которую он пускал, как каракатица, чтобы увильнуть от опасности, уж мы-то знали... Но кто же это сделал!

Позавтракали молча. Молча родители собрались и ушли. Они работали за стеной: отец - завхозом, мама - в бухгалтерии. На столе осталась грязная посуда - была моя очередь мыть. Через калитку, через проход вдоль прачечной, откуда зимой мы вывозили те гигантские сосульки, я сбегал в кочегарку за кипятком и перемыл все ложки и чашки. И сразу мне стало как-то спокойнее, точно я и в себе что-то прополоскал.

Помещение, где мы жили, было темным и холодным, потому что делалось оно не для жилья, а для санитарной обработки поступавшего в прачечную белья. Но от этой обработки почему-то отказались и поселили сюда нас, временно, но мы доживали тут уже четвертый год. Отцу и маме все это не нравилось, а мне нравилось. Нравилось, что много клетушек, что канализационный стояк в раздевалке часто засорялся и появлялись важные сантехники с клешнястыми ключами, нравился теплый туалет, какого не было ни у кого во дворе. Но больше всего мне нравилась дезкамера. Этот кирпичный, массивный выступ, сантиметров на семьдесят не доходивший до потолка, с мощными заболченными дверями, выпирал из стены, словно какой-то атомный сейф, и загромождал почти всю нашу спальню, превращая ее в букву "С", в дальнем загибе которой стояла родительская кровать, а в ближнем, у окна и батареи, - моя, а посредине - жесткий вокзальный диван, неведомо откуда взявшийся тут.

На дезкамере лежали разные нужные и полунужные нам вещи: гитара, тюк ваты, коробка с новогодними игрушками, скатанная в рулон картина Васнецова "Богатыри", которую нынче зимой подарил мне Борька в день рождения, но рисовал которую дядя Костя. Сюда же я совал шахматы. У меня их было три комплекта: один турнирный, с тяжелыми, залитыми свинцом фигурами, купленный в магазине, и два принес отец, сказав, что они списанные, то есть никуда не годные. И правда, это были не шахматы, а винегрет: величина фигур, цвет, обточка - все разное. Я их не любил и доставал только, давая сеанс одновременной игры Борьке и Генке.

Открыв свои турнирные, я снова принялся за партию Морфи - граф Изуар и герцог Брауншвейгский и увлекся. Только вдруг почуял - кто-то в затылок дышит. Обернулся испуганно - Борька, черт. Он смотрел куда-то мимо меня, рот - почти прям от серьезности. Сколько ни бывают у меня пацаны, а все им в диковинку наше жилье, все прислушиваются да приглядываются, а потом еще обязательно о чем-нибудь спросят, о чем уже спрашивали.

- Топором, что ли, тюкают? - Борька кивнул на пожелтевшую штукатурку стены, где раньше было окно в соседнее помещение.

- Какой топор? Там бельевой склад... Ты вот лучше сюда глянь, видишь, как Морфи зажал этих графьев и герцогов!.. И не пикнут, во - разделал!

Борька нехотя опустил глаза, долго изучал ситуацию, потом заметил, опять скособочил губы:

- Как Анечкин огород.

- Точно... Как там, утихли?

- Шумят еще... Я улицей прошел.

- Да-а... Неужели вправду думают, что мы, а?

- Думают - не думают, а прохода теперь совсем не будет. Труба. Им лишь бы зацепка, а тут зацепища... А, может быть, так и надо, а, Гусь? прощупывающе спросил Борька. - Огород за огородом и - футбольное поле! Или все ждешь, когда изнутри?.. А то они вот-вот прижмут Лазорского и проезд картошкой засадят, будем по тропинке ходить, размахивать руками, как по проволоке, - и он гусиным шагом прошел по половице, мотаясь из стороны в сторону и ойкая в страхе оступиться.

Я горько усмехнулся.

- Тоже в агрономы целишь?.. Давай, только я тут не игрок.

- Я, в общем, тоже, но если бы кто постарался!.. - и Борька с мечтательным вздохом уселся против меня.

Некоторое время мы смотрели на замерших в гениальной комбинации лакированных драчунов, потом, не сговариваясь, расставили их в мирном порядке и начали свою партию. Я знал несколько дебютных ловушек и все время разыгрывал их, но Борька не попадался, хоть и неважнецки играл. А тут влип. Готовя атаку, я нарочно открыл своего ферзя Борькиному слону. Борька - цап его! - и кровожадно потер ладони.

- Шах! - сказал я.

- Ерунда, ушел.

- Мат!

- Как мат? - удивился Борька и даже подскочил.

- Вот так. Мат Легаля называется.

- Тьфу, черт!.. Утрами я всегда продуваю. Как сел утром, так продул. Хоть не садись - не везет, - и он смахнул фигуры.

Вдруг кто-то - хлоп! - зажал мне сзади глаза. Руки холодные и пахнут свежей рыбой.

- Юрка! - крикнул я.

Пальцы разжались, и от дезкамеры отрикошетил натужно-визгливый смешок, и сам Юрка прыжком оказался перед нами ершисто-победоносный.

- Здорово я подкрался?.. Ха-ха... Кстати, ваш правый! - и Юрка быстро запустил руку в мой правый карман.

Мы с ним были в споре о правом кармане и в любое время могли выгрести друг у друга все, что там есть, даже деньги, если их меньше гривенника. Вспоминая о кармане, Юрка мигом становился вежливым - ваш правый! К счастью, мой правый был пуст, его тоже...

- Вы! - крикнул Юрка. - Приглашаю на уху!.. Мать уже окуней спускает. С перчиком, укропом и зеленым лучком - а ла-ла объедение!.. Клев был - во!