Павел Мисько - Земля у нас такая

- А канавы - позавчерашний!.. - подсыпает тот парень-тракторист.

Кое-кто смеется.

- Не подумайте, что гончарный дренаж уже отжил свое. Нам рассказывали, что до революции некоторые помещики пробовали нанимать специалистов, прокладывали дрены. И что вы думаете? До сих пор действуют! Так что не будем бояться этого "вчерашнего" дня, лишь бы делали быстрее... С речушкой придется распрощаться: она будет выпрямлена, углублена...

И тут все зашумели, заговорили. Как это Мелянки не будет? Мы просто не представляем своего существования без нее...

- А нельзя ли придумать, чтоб и овцы были целы и волки сыты? спрашивает все тот же тракторист.

- Я сказал проектировщикам, пусть подумают над этой проблемой... успокоил председатель.

Но покоя уже не было. В груди болезненно сжималось, ныло...

Председатель уехал, и люди разошлись по своим рабочим местам. А нам везде хотелось успеть, всего попробовать.

Сначала подменяли Гришу на конных граблях, когда он уходил попить. Красота, а не работа: катайся целый: день, покачивайся на железном, с дырками седле-сиденье. Правда, надо нажимать на педаль, когда на изогнутых, как половинки обруча, зубьях соберется вал сена. Подсаживались мы и на волокуши. Нехитрое сооружение: бревно, а за концы его завязаны веревки, веревки - за гужи хомута. Управляй лошадью, захватывай побольше копен да смотри, чтоб бревно не выскользнуло из-под ног, не вынырнула сзади у тебя истерзанная гора сена...

Помогали с Витей один стог топтать.

Поднимет стогометатель копну, а у нас сразу не продохнуть - с головой! Разбрасываем по стогу, разносим, утаптываем. Мужчины с граблями аккуратно укладывают сено по краям, пристукивают, огребают. Формируют стог, чтоб был, как яйцо...

Опять чуть не с головой забрасывает нас сеном стогометатель... Выбираюсь наверх, отплевываюсь. А где же Витя? Может, не уберегся? На стреле стогометателя зубастая пасть, на один зуб можно насадить с полдесятка таких, как Хмурец. А может, отступал и свалился на землю? Или зарылся в сено, думает попугать меня?

- Эй! - кричу я, растаскиваю сено. - Ты где?

Ни звука...

Я испугался всерьез. Подошел к краю, посмотрел вниз...

Витя стоял под стогом, рядом с ним - Людка из Студенца. И когда он заметил, что она подошла? Девочка передает ему ватник... Нет, не отдает... Держится она за ватник, держится он, смотрят в глаза друг другу и говорят, говорят...

Я набрал охапку сена, прицелился - швырк! Взвизгнула Люда, зачертыхался Хмурец...

А я уже был на другой стороне, соскользнул вниз по жерди, приставленной к стогу - гладкой, словно отполированной. Прикрываясь стогом, отхожу к стаду телят. Их пригнал на скошенный луг Стахей Иванович, возвращаться сегодня на Неман, в лагерь, не будет. Я помог ему прогнать телят, чтоб не залезли в огороды к колхозникам...

Хмурец догнал меня, когда я ехал, подцепившись сзади к возу с сеном. Он молча ухватился за веревки, повис рядом.

О чем они болтали с Людой? Ладно, пусть молчит...

В срубе новой хаты деда Стахея начали уже делать простенки между окнами. Мы видели, как, возвратившись из телятника, дед растерянно смотрел на эту заваруху у его хаты и недоуменно качал головой. "И зачем все это? Боже ты мой, боже..."

Когда совсем уже смерклось, дед зашел к нам. Начал жаловаться на несправедливость еще с порога: он, Стахей, один, как перст, и ему новый дом строят! А может, где-нибудь в колхозе есть семья, которая больше нуждается...

- Умру я скоро, Алексейка... Кому этот дворец останется? Хай лучше он считается колхозным, а я в нем квартирантом бы жил.

- Ну, это вы напрасно, Стахей Иванович! Платить же не надо: у вас столько накопилось недополученного заработка, что почти хватит на дом. Колхоз только немного добавит...

- Ну и что? А может, я хочу подарить дом колхозу - и весь сказ!

- Хорошо, отец, хорошо... Потом видно будет.

Ушел дед.

Я уже завалился на койку, прихватив с собой "Всадника без головы" почитать перед сном. И тут погас свет.

Мать зажгла на кухне лампу и сразу начала ругаться:

- Как дам мешалкой по этой коптилке... Блестит, как волчий глаз, ничего не видать. Хоть бы ты, Алексей, лампу побольше купил.

Голос отца:

- Ат! Не хватало забот... Темно - ложись спать. Всего не переделаешь...

Улеглись пораньше спать и они. Я еще слышал, как мать шептала отцу:

- Целый день плотники грызлись с Иваном Феклиным... Мало ему в горло того, что колхоз платит за работу... Подбивал строителей, чтоб и с деда сорвать рублей по пятьдесят на человека.

- Все равно этому ненасытному будет мало...

Я стараюсь уснуть и не могу. Подымается зло на дядьку Ивана: мало того, что баламутит свою семью, так еще и колхозников развращает. И зачем он сюда, в Грабовку, явился?

ЧЬЯ РУБАХА БЛИЖЕ К ТЕЛУ!

Утром, когда я почесывался и зевал у колодца, не осмеливаясь плеснуть в лицо холодной воды, на улице послышался треск мотоцикла.

Я выскочил за ворота...

Хмурцы, отец и сын, сидели на мотоцикле. Витя ухватил Антона Петровича за пояс и что-то кричал мне - не разобрать. Хмурец-старший сбавил газ, и я услышал:

- Говорю - что там делать с этим мхом втроем? Лучше я тетрадок куплю и в музей забегу. Давно не были, может, новости есть.

- Давай!.. Только и на нашу долю тетрадок захвати - и мне, и Грише. Деньги потом отдадим...

Витя кивнул головой. Мотоцикл рванул с места.

Завтракаю и спешу к хате деда Стахея. Здесь уже стучат топоры: кто сидит верхом на бревне, выдалбливает зарезы на концах, кто вырубает в бревнах пазы. С топором и отец Гриши - тюк, тюк... Без всякой охоты тюкает, лицо темное, злое.

У забора стоит лошадь с телегой - сивая, брюхатая кобылка. Телега сзади и спереди крест-накрест переплетена веревками.

Дверь сеней распахнулась перед самым моим носом:

- Наконец-то! Ну и любишь ты поспать...

- Да я уже давно...

- Давно - так тем более: где пропадал?

Быстро садимся, трогаемся с места. Нас провожает тяжелым взглядом дядька Иван. Гриша в его сторону даже не глядит.

Уже за деревней говорит:

- Вчера опять цеплялся. "Ты опозорил меня перед людьми!" - кричит. А я ему: сам ты себя опозорил, хуже не придумаешь... Как схватит меня - что клещами... Во, смотри - рука посинела...

Кобыла неохотно трусит по дороге, чуть не каждую минуту оглядывается назад.

- Жеребенок в конюшне остался, наверное, о нем думает... Но-о! - вертит вожжами над головой Гриша. - А сегодня еду из конюшни - мать навстречу... С дойки возвращается... Смотрит на меня, а слезы кап-кап-кап... А я по кобыле, да бегом, бегом... Думал - сам разревусь... Принесла мне рубашки, пиджак... Ничего не говорила, только плакала... Не знаю, что и делать.

Гришуха ты, Гришуха... Жалко мне тебя, да что я могу сказать, что посоветовать?

В лесу мы несколько раз сворачиваем на боковые, более глухие дороги, подбираемся поближе к Неману, к Соловьиной долине.