Анатолий Мошковский - Трава и солнце

- Безвкусица какая! Кисть в руках не умел держать, богомаз проклятый! Беру только для обмена, а то бы и не повез: груз лишний...

Не успел Аверя утром и глаза открыть, как вспомнил об иконе, спрятанной под матрасом. Когда в комнате никого не было, вытащил ее, стал рассматривать и совсем разочаровался. То, что она была старая в смысле века написания, может устроить Льва. Но ведь краска-то на ней местами сильно пожухла, кое-где были темные пятна и копоть. Вряд ли ее очистишь когда-нибудь.

Едва дождавшись завтрака, Аверя поел, спрятал под пиджак икону и помчался к Дунаю.

Все были в сборе, пили чай, шутили о том-сем.

- Принес? - спросил Лев.

- Да вот припер кое-что, - на всякий случай небрежно сказал Аверя, вытащил из-под пиджака тяжелую доску и протянул Льву.

Лев глянул на нее, и руки у него задрожали. В первый миг он задохнулся и не мог ничего сказать. Потом взял икону прыгающими пальцами, подробно осмотрел всю, ощупал своими цепкими глазами тыльную сторону ее, сухую, массивную, потемневшую от времени, - слабо выгнутую доску с широкими клиньями, чтоб не рассохлась, не треснула, - и выдохнул:

- Ух! - Потом более членораздельно добавил: - Вот это да! И в Третьяковке такой нет!

- А что, там иконы есть? - удивился Аверя.

- Разумеется. Экспозиция начинается с отдела икон, несколько залов. И вообще я должен тебе сказать: всякое искусство начинается с икон, а я считаю так: и кончается. Ничего лучше не создали еще люди.

Аверя прямо-таки присел.

- А Шишкин? - сказал он. - А "Запорожцы" Репина?.. У него еще есть "Бурлаки". Мы в школе...

- Дорогой мой! - вскрикнул Лев. - Иконы - это все!

- Ну, ты уж чересчур так, - проговорил Аркадий, брившийся у круглого зеркальца на складном столике. - Ты просто немного больной человек...

- А Матисс - он тоже больной? Ты не знаешь, наверно, такого факта, а я знаю: до революции он приезжал в Москву и посетил галерею Третьякова. Он спокойно обходил зал за залом, у некоторых картин немного задерживался, но очень ненамного - все это он уже знал и видел, хотя ни разу не был в России. Но как только подвели его к иконам, остановился, замер, застыл! Вот... А ты?

- А кто такой Масисс? - робко подал голос Аверя.

- Матисс - надо говорить. Кто он? Величайший французский художник-декоративист, ярчайший и оригинальнейший. Он первый понял всю радость открытого цвета - красного, синего, зеленого... Надо знать таких, хамингваи вы, хамингваи!..

- А-а-а... - протянул Аверя, ровным счетом ничего не понимая.

- А иконы тут при чем? - Аркадий провел помазком по верхней, подпертой языком губе.

- Если б не они, может, не было бы и Матисса... Монументальность, обобщенность - ни одной мелкой, дробящей впечатление детали, лаконизм и простота...

- Модные словечки!

- И все это он взял у икон, и в особенности - у русских икон!.. Ах, какой ты мне сделал подарок, Аверя, век не забуду! Будешь в Москве, обязательно заезжай ко мне. Даже можешь остановиться у меня. Приму... Ах, какая штука! Пожалуй, лучшая из моего собрания, а у меня за двадцать пять перевалило, и всё только старые...

Авере прямо неловко было, что он доставил столько радости этому бурному человеку с горящими глазами.

- Может, у нее еще такие есть? Да, конечно, наверно есть... Ведь она сняла первую попавшуюся.

- Да, - подтвердил Аверя, чувствуя, к чему клонит Лев.

- Слушай, а если я подарю тебе ласты и трубку, ты не сможешь попробовать еще?

- Трудно, - вздохнул Аверя. - Не знаю еще, как с этой кончится. У нее старики лютые и верят в бога люто. Мой-то батя тоже немного верит, да как-то весело и не молится, а они лютые!..

- А может, обойдется? Я б, пожалуй, и с маской расстался. Тебе она нужней... Хочешь маску?

- Зачем вы это говорите? - У Авери заколотилось сердце: ах, как хотелось ему получить все это насовсем!

- На, забирай. Для хорошего человека ничего не жалко. - Лев протянул ему маску - продолговатое стекло, обтянутое резиной, - маску, какой не было ни у кого в Шаранове.

Она очутилась в Авериных руках. Он совсем не хотел брать ее, потому что знал, как трудно будет просить Фиму снять со стены еще одну икону, но маска каким-то образом очутилась в его руке. Он не брал ее - просто свел вместе пальцы - и вдруг почувствовал ее прохладную тяжесть.

- И ласты получишь. Притащи две, и постарее... У них ведь много... Обойдется.

Аверя весь пылал. Он становился единовластным владельцем такого богатства!

- Не удастся - что ж, придется вернуть, - сказал Лев.

Аверя все понимал.

Лев опять взял в руки икону, зачем-то подул на нее, нежно прикоснулся тыльной стороной ладони.

- Георгий... Как выразительно, сколько экспрессии в повороте тела, в руке! А какое благородство в тонах! Вроде приглушен главный цвет, но он орет, орет!

Аверя смотрел на него и растерянно улыбался.

- Попробую, - проговорил он.

- Слушай, - сказал вдруг Аркадий, - прошу тебя: оставь Аверю в покое. Неужели мало всего того, что он тебе сделал? Ты просто жаден, а жадность до добра не доводит - Голос Аркадия звучал жестко и холодно. - Думал, сам поймешь, и не хотел тебе это говорить, а приходится. Ты собираешь эти иконы только потому, что это модно, только потому, что у тенора вашего концертно-гастрольного объединения Гришаева их двадцать семь штук, а у куплетиста Катькина - тридцать одна. Тебе приятно поразить ими гостей, подчеркнуть, что ты не отстаешь от времени и понимаешь толк в настоящем искусстве, а на самом деле ты... - Аркадий начал сердиться.

Лев покраснел, надулся, и Аверя поспешил из палатки.

Маску и трубку на всякий случай он спрятал под полу пиджака. Аверя шел по улице Железнякова и думал, как бы лучше подъехать к Фиме, и ничего не мог придумать.

Он даже не слышал, как с мчавшегося сзади грузовика кто-то кричал ему. И уже когда грузовик почти поравнялся с ним, Аверя очнулся.

- Ну, поехали? - крикнул ему Саша, и пес Выстрел подтвердил лаем; что не прочь снова схватить его клыками, если будет глупить.

- Не, - закачал головой Аверя, - сегодня мне недосуг.

- А то садись, вне конкуренции будешь... Поработать с собачкой надо.

"Видно, на границе ей маловато работы, - подумал Аверя, - тренируют, чтобы по следу идти не разучилась".

- Ну смотри. - Саша кивнул ему с машины, а Выстрел отрывисто тявкнул на прощание.

Аверина голова была занята другим. Даже Алка, которую он повстречал на Центральной улице у детской библиотеки, мало заинтересовала его. А вообще-то он любил говорить с этой звонкой красивой девочкой. Купаться с ней не пойдешь - с тоски подохнешь, в нырки играть она не умеет: увидит плывущего по Дунаю ужа и орет как резаная.

Зато беседовать с ней бывает приятно. Особенно слушать ее. Чего только не знает она! И когда в обувной магазин привезут синтетические сандалеты по четыре рубля, и у кого сейчас на руках библиотечная книга про диверсантов "Это было на Дунае", и почему отец Коськи Заречного ушел из семьи и поселился в доме номер семнадцать, где надпись "Злая собака" и в подтверждение нарисована страшная пасть с торчащими кривыми клыками, и...