Николай Носов - Тайна на дне колодца

- Слушай, Боцман, какая пилюля! Старик, понимаешь, один с собакой, а вокруг на сто верст ни души. Он людей только раз в году видел, когда обоз приходил за рыбой. Так он, понимаешь, разговаривал с собакой, вот как я с тобой.

- Шо? - удивился Боцман. - Ты со мной, как с собакой?

- Да нет! Это старик с собакой, как ты со мной. И пес все понимал, вот как ты понимаешь.

- Шо? Я как пес понимаю? - снова удивился Боцман.

- Да нет! Ты не понимаешь! Вот пес понимал...

- Шо? - окончательно возмутился Боцман. - Я не понимаю, а пес понимал? Вот как дам тебе, так это тебе уже не пилюля будет, а микстура потекет из носа!

- Э! - досадливо махнул Кочан рукой. - Вот ты послушай! Ты почитай, обратился он ко мне.

- Что? В третий раз читать? - удивился я.

- Ну и что? Пусть Боцман послушает.

- Ну почитай! Что тебе стоит? Пусть послушает. И мы послушаем, взмолились все.

- Ладно, нехай читает, - милостиво разрешил Боцман, разлегшись у костра на асфальте.

Нечего делать, я принялся читать в третий раз про Елеску с его Музгаркой, но, не прочитав и двух страниц, услышал мерное похрапывание. Оглядевшись, я увидел, что все мои слушатели, и сам Боцман в том числе, спят, растянувшись в разных позах вокруг костра. Подбросив в костер оставшуюся охапку сосновых щепок, я опустил голову на еще не совсем остывший после заливки мостовой асфальт и заснул как убитый.

МЫ БЕСПРИЗОРНИКИ

Теперь я умный. Вернее, не такой простофиля, как прежде был. Жизнь все-таки чему-то понемножку учит всех нас. Сейчас же после окончания занятий в рабшколе я, не теряя времени, иду на вокзал, пристраиваюсь поудобнее на лавочке с таким расчетом, чтоб не валиться ни назад, ни вперед, ни набок, и старательно "сплю" в таком положении часов до двух ночи, пока не выгонят, после чего без каких-либо протестов и деклараций отправляюсь бродить по улицам. Чего там! Ведь побродить надо всего часа четыре каких-нибудь, а там гостеприимные двери вокзала открываются снова, и опять можно приходить и ложиться или, вернее сказать, садиться спать: добирать полагающуюся для сна восьмичасовую норму.

Самое трудное в этом деле - прогулять эти самые четыре часа. У меня такой метод: с вокзала, как только закроется, я отправляюсь вверх по Безаковской, потом по Бибиковскому бульвару до Крытого рынка. На здании этого рынка - большие часы. Можно посмотреть, который час и долго ли еще нужно "гулять". Дальше - путь по Крещатику до Думской площади. Там на здании бывшей городской думы - тоже часы. Оттуда вверх по Софийской улице до Софийской площади (и там часы), потом на Сенной рынок (часы), а оттуда вниз по Бульварно-Кудрявской на Галицкую площадь, где тоже есть часы и недалеко до вокзала.

Удивительно все же, до чего ночью медленно время идет! Днем оно бежит, так что никуда не поспеваешь, а тут совершишь целое кругосветное путешествие по городу, глядишь, всего час прошел! Значит, пускайся в новую кругосветку с какими-нибудь изменениями маршрута для разнообразия.

Ввиду наступившего похолодания и слякотного сезона мостовые асфальтировать перестали. Котлы для варки асфальта стоят холодные, и беспризорных возле них нет. И вообще беспризорников что-то не видно стало. То есть днем они попадаются, а ночью где-то прячутся. Наверно, у них для ночлега какое-нибудь место есть. Где только, хотелось бы знать...

Все же узнал!.. Однажды шел после занятий к вокзалу. Меня обогнали двое беспризорных. Один оглянулся, улыбнулся во всю ширину рта - узнал меня. Оказалось, Кочан, мой старый знакомый.

- Кимарить чапаешь? - спрашивает.

- Негде, - говорю я.

- Чапай за нами, у нас лявая хазовка есть.

На нормальном русском языке "кимарить" - значит "спать", "чапать" "ходить", "лявая" - значит "хорошая", а "хазовка" - помещение, пристанище.

Я молча "почапал" за ними. На Степановской мы свернули в какой-то двор, зашли в дом с черного хода. Стали подниматься по лестнице. Добрались до пятого этажа и еще выше полезли по какой-то совсем уже узенькой лестничке.

"На чердак полезли", - сообразил я.

Очутившись под самой крышей, остановились на площадке перед низенькой дверью. На двери оказался замок довольно внушительного размера.

"Вот и попали в хазовку!" - мелькнула у меня досадная мысль.

Они, однако, и не пытались проникнуть в дверь, а полезли в слуховое окно, слабо светившееся сбоку площадки. Я тоже полез за ними. Выбравшись на крышу, они поползли на четвереньках друг за дружкой. Я тоже пополз на четвереньках по краю крыши. Добравшись до другого слухового окна, они по очереди пролезли в него. Я тоже полез в окно ногами вперед. Кочан подбодрил меня:

- Прыгай, не бойся.

Я отпустил руки. Ноги коснулись мягкого, засыпанного песком пола.

Неподалеку, прилепленная к выступу кирпичной трубы, светилась тоненькая восковая свечка. Свет от нее героически боролся с наседающим со всех сторон мраком обширного чердачного помещения. На дымоходах, тянувшихся с разных сторон к кирпичным трубам, расположились во всяких позах с десятка полтора беспризорных. Один из них подошел ко мне. На голове - какая-то рваная черная поповская шляпа. Обут в дырявые галоши, подвязанные веревочками, чтоб не свалились с ног. Руки - в карманах брюк.

- Не бойся, Крендель, он фартовый, я знаю, - успокоил его Кочан.

"Фартовый" на их языке - это нечто противоположное фрайеру, то есть свой в доску.

- Ты откуда? - спросил Крендель меня, не вынимая рук из карманов.

- Оттуда, - показал я пальцем на крышу.

- Еще скажешь, что ты сам ангел, с неба спустился.

Все вокруг фыркнули:

- Ангел! Ха-ха!

- А ты что за птица? - спросил Крендель приятеля Кочана.

- Это Артист. Петь умеет, - ответил за приятеля Кочан.

- А ну-ка, ну-ка, спой что-нибудь, - сказал Крендель и, подойдя к трубе, где горела свеча, уселся на дымоходе.

Артист принял позу певца, выпятил живот и заголосил что было силы:

Позабыт, позаброшен

С молодых ранних лет,

Я остался сирото-ою,

Счастья-доли мне нет...

- Стой, стой! Заткнись! - заорал вдруг, выходя из себя, Крендель. - Что вы все, черт вас побери, одну и ту же песню поете? Хотелось какую-нибудь новую песню послушать, а он все про то же! Ты что, никаких других песен не знаешь?

- Так это же самая жалостливая, - сказал Артист. - Я как войду в вагон, как завою, так все только сморкаются и медяки суют: только подставляй шапку.

- Артист счастливый, - сказал мне Кочан. - Петь хорошо. А вот воровать страшно. Я мильтонов ужасти до чего боюсь!

- Так чего ж не поешь? Ты бы пел, - говорю.

- Как же петь, не умеючи? Попробуй сам.

- Мне пробовать незачем, - говорю. - Попробуй ты, я проверю, есть ли у тебя слух.

- Тут не слух. Голос надо.

- Я, - говорю, - лучше знаю, что надо. Ну-ка, пропой, как Артист пел: "Позабыт, позаброшен..."

- По-за-быт, по-за-бро-шен... - заголосил Кочан, как говорится, совсем не из той оперы.