Людмила Пивень - Ферма кентавров

Машка наконец отыскала ручку, вылезла из-под кровати и, отряхнувшись, сказала:

— Да, он бы не стал укрывать преступника. Это я так сказала — по логике. Вот, сперва я проверю альбом с фотографиями — надо будет постараться попасть в наш яблоневский дом. А потом отыщем конокрада. Вообще-то можно сначала найти конокрада.

— Подожди! Какого ещё конокрада?

— Понимаешь, они все хоть немного знают друг друга. А нам нужен человек, который сказал бы, есть в Крыму конокрад с такими приметами, или нет. Как ты думаешь, Мокруха подойдёт?

Мокрухой дразнили Лёшку Мокрухина, который хвастался, что угнал почти сотню коней, и единственный среди деревенских в Яблоневом держал лошадь. Мокрухе было шестнадцать лет, в школе он уже года два не учился.

Я сказала:

— Можно и Мокруху взять. Но лучше — Мазая.

— Какого Мазая?

— Да что, ты не знаешь? Мазай, здоровый такой мужик, постоянно сидит у «Салама». Мокруха вечно кучкуется с ним.

— А! У него такая рожа противная?

— Точно, мерзкая. И меня Олег предупреждал, чтобы мы наших коней берегли от Мазая.

— И пошлёт нас Мазай на три весёлых буквы…

— Вполне может… Ладно! Поговорим с Мокрухой!

— Так и запишем. И ещё, — рассуждала Машка, — надо поспрашивать по селу, может, какой-нибудь чернявый приезжий пытался разузнать про нашу ферму. Понимаешь, если он хоть каким-то боком замешан в конокрадстве, он по Яблоневому светиться не станет. А если просто отец Арсена, ему наоборот никакого смысла нет прятаться, он же приехал повидать сына.

Лично у меня в груди что-то так и вздрагивала, когда я слышала «папаша», «сын». У Машки, кажется, нет. По крайней мере, она над этими словами не задумывалась, продолжала:

— И ещё — надо узнать, кто из конюхов дежурил в ту ночь.

— Я ж тебе говорила, Завр.

— Так вот, надо будет к нему подкатиться, сделать морду валенком, типа кто-то в селе говорил, что на конюшню готовятся напасть конокрады. И спросить, никто ли не шлялся возле фермы.

— Ага, как же, скажет он!

— Если он не убивал, то скажет, что не видел никого. А если наоборот — промолчит. Вообще-то у него такая рожа — убьёт и не заметит.

— Он, если даже убил, может сказать, что не видал ни единой собаки. Вовсе не обязательно станет отмалчиваться.

— Ну да, но ты ведь говорила, что почувствовала, как Борисыч насторожился. Вот и на Завра настройся, чтобы почувствовать, скажет он правду или соврёт. Когда он в следующий раз дежурит?

— Послезавтра.

Нам пришлось прогулять физкультуру и труды. Другого выхода не было: уроки до полвторого, из школы мы идём домой все вместе, обедаем — и через час тренировка, за час ничего не успеешь сделать. Совершенно некогда заниматься расследованием! Мы с Машкой посоветовались и решили, что физрук и трудовичка не станут устраивать шум, если нас вдруг не окажется на уроках. А двух часов на разговор с Мокрухой вполне хватит.

Лёшка, тощий невысокий парень в грязных джинсах и кирзачах, голый по пояс, чистил во дворе своего Муската — маленького рыжего лохматого жеребца с волнистой гривой.

— Привет! — крикнула я издалека.

Он обернулся, прищурился, а разглядев нас, обрадовался:

— О! Привет, спортсмены! Ты когда вернулась, каратистка? А то я соскучился — в селе аж два месяца никто никого не метелит!

Машка задорно вскинула подбородок:

— Хочешь, прямо сейчас начну?

Мокруха сообщил Мускату:

— Мусик, хозяина обижают!

Жеребец сердито мотнул головой в нашу сторону, картинно встал на дыбы. Лёшка похвалил его:

— Во-от молодец! Так и надо! — потом сообщил нам: — У меня он — хозяйский. В руки никому не даётся!

Машка хмыкнула:

— А на спор, я его возьму!

Я покосилась на неё: мы сюда всё-таки не затем пришли, чтобы всяких башкирских жеребцов обучать хорошим манерам! А потом сооб разила: ёлки-палки, Машка сама захотела подойти к лошади! После того, как она в деннике нашла состриженную гривку Карагача, она и в конюшню не заходила, не то чтобы с лошадью общаться, ей всякая четвероногая скотинка с гривой и хвостом напоминала погибшего друга, она даже прикасаться к чужой конской шерсти не желала!

Мокруха сказал:

— Мне тебя жалко.

— Ха! Боишься?

— От тебя мокрое место останется. Знаешь, каких мужиков Мусик заваливал! Одному аж в больнице лечиться пришлось!

Машка не дрогнула даже при упоминании о больнице и ответила своей обычной поговоркой:

— Ну, чем больше шкаф, тем громче падает.

В последний раз я слышала эти слова, когда пыталась удержать её от драки с Вовкой-омоновцем, омоновец назвал Машку «доска-два соска». Он ростом метр восемьдесят и весит килограммов сто. У Машки — метр пятьдесят пять и вес сорок килограммов. Бараний вес. И как вы думаете, кто потом шёл по селу со сломанным носом? Кто потом две недели чёрные очки носил, чтобы фингал спрятать? А у Машки была всего-навсего разбита правая рука и наш физрук ей сделал выговор: «Сколько тебе говорить, не бей голой рукой по морде, у человека морда твёрдая, надо ногами работать.»

Конечно, Мокруха этой истории не мог не знать, над омоновцем потешалось всё Яблоневое, но ведь одно дело — столкнуться с человеком, другое — с жеребцом.

Машка сказала:

— Если я проиграю, то покупаю тебе пиво. А если ты — с тебя шоколадка. Большая. Молочная. С орехами. Та, которая за три восемьдесят.

— Ладно. Спорю на две бутылки «Оболонского» тёмного. Другое не пью.

— Идёт!

Они подали друг другу через забор руки, я сцепленные ладони «разбила» и Машка пошла во двор. Я невольно отметила: она пошла в калитку. Раньше бы прыгнула через штакетник, не такой уж он высокий.

Мокруха отошёл в сторонку и сунул руки в карманы.

Машка спокойно подходила к жеребцу… Мускат внимательно следил за ней. Только Машка протянула руку к сыромятному жёлтому недоуздку, Лёшка крикнул:

— Мусик, фас!

Рыжий дал «свечку» и попытался Машку цапнуть.

Мимо!

Обычного человека Мускат бы сильно укусил и сбил с ног, толкнув грудью. Обычного человека, но не Машку, которая ещё в пять лет, не зная ушу-каратэ, никому не давала себя ударить или поймать.

Она ушла в сторону сайд-стэпом, Мускат проскочил вперёд и попытался брыкнуть её задними ногами. Машка и от этого удара уклонилась. По логике, сейчас должна была бить она, но вместо этого она показала жеребцу мирную мысленную «картинку». Я ничего не ощутила, но Мускат озадаченно остановился, развернулся к Машке мордой и уставился на неё, насторожив уши. Она медленно подходила, и видно, в несколько секунд успела объяснить, что зла не хочет ни лохматому «башкиру», ни его хозяину, потому что жеребец только слегка вздрогнул, когда Машкина рука коснулась его шеи и начала чесать эту жирную рыжую шею под тяжёлой волнистой гривой. Потом Мускат тщательно Машку обнюхал и, окончательно преисполнившись дружеских чувств, начал зубами почёсывать её голову. Ради спора Машка его не отпихивала, хотя обычно мы лошадям нечасто позволяем такие вольности — ну чего хорошего, будешь потом ходить с обсмоктанными волосами, пока голову не помоешь.