Людмила Пивень - Ферма кентавров

Я отъехала в сторону, потом вообще слезла, ослабила подпруги и решила попасти Боргеза на скудной траве у края конкурного поля.

Чтобы у кентавра всё было в порядке, надо сохранять равновесие между человеческим разумом и разумом лошади. Я позволила Боргезу… да что там позволила, сама нарушила равновесие в его сторону — и вот результат, мы схлопотали по рёбрам. Лошадь даёт тебе много возможностей, но ты, человек, должен охранять её от неприятностей, которые она может найти на свою конскую голову.

Сейчас между нами был обычный контакт. Я просто чувствовала, что Боргез доволен. Он рвал и ел траву так жадно, словно его целый день никто не кормил. Потом я попыталась потихоньку «впустить» в своё сознание его ощущения, концентрируясь на чувствах жеребца… Сначала я различила в удовольствии от пастьбы лёгкую нотку сожаления, что пастись приходится здесь, хотя давно уже никто не объедал сочную траву, которая растёт под водопроводным краном на улице. Потом почувствовала лёгкую тянущую боль во всех мышцах, сладковатый вкус молодых стебельков пырея, пробивающийся сквозь пресный картонный вкус сухостоя… Стоп! Вкус картона Боргез просто не может знать, не жеребец, а Света Измайлова по малолетству любила пожевать картонку, слепить из неё шарик и запустить в Аню. Трудно всё же отдавать себе отчёт, что чувствуешь конкретно ты, а что — твоя лошадь.

И тут вдруг я увидела, что по дороге от конюшни Верка ведёт Фланель.

Вы понимаете, чтобы посторонние предметы не мешали концентрации, я смотрела на однообразный заросший травой склон, и вот на этом склоне увидела полупрозрачную с чёткими контурами картинку того, что должно было быть у меня за спиной!

Я резко обернулась.

Верка действительно шла с Фланелью в поводу.

Боргез насторожилася, поднял голову и смотрел на серую кобылу жадными глазами. Между губами у него торчали недожёванные стебельки.

Я видела мир его глазами!

Пусть всего секунду, но видела!

Мне показалось, что я схожу с ума, голова закружилась: это здорово, но ведь так не бывает! Роман Иванович ни о чём таком не рассказывал!

А потом я сообразила, что рассказывать он просто не мог. У него не было лошади. Он был самым обычным экстрасенсом. Не кентавром.

В конце концов я отвела Боргеза в денник, чему конь чрезвычайно обрадовался, потому что мы ещё раз прошли мимо Виннифред и мимо Фланели, он смог заржать и попрыгать на длинном поводу, и кобылы явно обратили внимание на его шею, выгнутую дугой, и на блестящую шкуру и кое на что ещё… Потом я подседлала Ольгерда, выехала на поле и попыталась впустить в себя чувства ленивого серого мерина.

Ничего не вышло.

То есть между нами установился мысленный контакт, он чувствовал, чего мне хочется, и с готовностью откликался, но превратиться в кентавра я могла только вместе с Боргезом. Моим самым близким другом. Мы действительно подходили друг другу как подходит ключ замку.

Был вечер. В большой комнате грохотал и стрелял телевизор. За другой стеной, там, где была комната Арсена, еле слышно тренькала гитара. Я мыла посуду после ужина, Машка её вытирала, тётя Оля чистила шиповник для варенья, белый кухонный стол был засыпан яркими ягодами.

Я думала о том, как рассказать нашим, чем я научилась. Правда, скорее всего, ни у кого кроме меня такое полное превращение в кентавра не получится, но молчать об открытии было бы просто нечестно. Только вот расскажешь, а тебя, естественно, спросят: «Как ты это делаешь?» Но я не могу объяснить! Само по себе получается! Сначала казалось, что путь нащупан, но ведь с Ольгердом у меня ничего не вышло…

— Света…

Я повернула голову. Тётя Оля ловко разрезала вдоль полуспелую ягоду, вычистила из серединки семена с колючими волосками, бросила обе половинки в миску и спросила:

— Тебе что, не понравилось — в воскресенье?

Вот те на! Я запротестовала:

— Почему?! Очень понравилось!!

— Мне показалось, что ты была недовольна, когда я сказала, что мы едем в Симферополь. Вот я и решила спросить. Может, зря билеты на представление каскадёров купила сразу, не посоветовавшись.

— Это вам показалось! Всё было классно! Каскадёры — особенно! Начальник у них — во! — я показала большой палец. — Такой человек! Такой… Интересно, где у них база? Он крымский?

— Не-ет… Он, представляете, из Ленинграда… Из Петербурга, то есть. Как странно крутит людьми судьба… Родиться, учиться в Питере — и оказаться в глухой провинции. Он совершенно необыкновенный человек. Представляешь, он по образованию — математик, хотел стать учёным, а потом вдруг понял, что кроме радости познания в жизни существует много других радостей, жизнь многообразна и удивительна… Представляешь, Света, он продолжает вести научную работу! Нужна огромная сила духа для того, чтобы вдали от источников знания, от научных центров не опуститься, не начать жить растительной жизнью, не стремиться к одной только сытости и заработкам…

Когда моешь посуду, смотришь в раковину. Грязные тарелки, ложки, чашки. Тонкая струйка холодной воды из крана. Скользкая тряпка. Раскисший коричневый кусок хозяйственного мыла… Только краем глаза видишь оранжевое свечение лесного шиповника на столе. Я случайно взглянула на тётю Олю и изумилась: она бросила чистить шиповник, она застыла с ножом в руке над миской, она смотрела в пустую стену так, словно у неё тоже была кентаврья половинка и она видела сейчас чужими глазами на зелёной стенке яркую картинку…

Я толкнула ногой Машку: смотри, как наша тётя Оля разошлась! Машка скользнула безразличным взглядом и снова принялась тереть полотенцем тарелку. Я разозлилась на неё, а потом вдруг меня озарило.

Алёхин — родом из Ленинграда, наша тётя Оля там училась, а у всех, кто любит этот город, существует какое-то тайное братство. Вроде как у лошадников. Не понимаю, по тётиолиным рассказам ничего в этом Питере хорошего нет: почти всегда сыро и холодно, а ночи летом такие светлые, что не видно звёзд, и если бы я жила там, то даже бы не видела, как по летнему ночному небу летит раскинувший крылья Лебедь, и так и думала бы, что Вега — это название какой-нибудь фирмы, а вовсе не звезда…

То, о чём рассказал Олег, я передала Машке вечером. Она согласилась со мною:

— Я тоже думаю, что Борисыч ничего не знает. Не такой он человек, чтобы покрывать убийцу. Но, может, твой Олег прав — насчёт того, что мы воду мутим? В деревне тренера не любят, особенно после того, как он Витьку выгнал. Я на переменке слышала, как Витькина сеструха рассказывала, какой «этот новыйрусский» сволочь, ну и так далее.

— В глаз ей! — посоветовала я.

— Да что ты — «в глаз», «в глаз»… Дала бы ей, так от меня бы снова стали все шарахаться, как раньше. А так — мало ли что ещё важное услышать удастся.