Людмила Пивень - Ферма кентавров

Мы, конечно, сразу — назад. Внизу село, люди… Но за нашими спинами, оказывается, шли ещё двое, а мы болтали и не замечали их.

Сердце у меня сразу провалилось куда-то очень глубоко.

Понятное дело, никто не станет лезть на гору только для того, чтобы сказать: «Привет, девчонки!». Понятное дело, что может понадобиться ночью парням от девушек…

Если бы я шла с Машкой, я бы так не струсила…

Я схватила Верку за руку и потянула в сторону. Там, на поле, хоть каменюку можно подобрать, чтоб отбиваться. Нас на поле не пустили.

— Куда, р-рыбочки?! — удивился один из верхних.

Низко висели крупные звёзды, чёрной волною к небу поднималась наша гора, темнели кусты, их верхушки золотил свет прожекторов фермы. И до дому вроде бы недалеко, но всё ж и не так близко, чтобы там услышали как зовём на помощь.

Лица парней были неразличимы, мы их бы не узнали потом…

Они медленно подходили, они совсем не спешили, они знали, что никуда мы не денемся… И я подумала, что никакого «потом» у нас может не быть, и приготовилась драться насмерть…

И вдруг эти придурки воткнулись в невидимую стену.

Одна только я поняла, что случилось. Верка со страшною силой влепила им в головы приказ убираться прочь. Даже меня от неё чуть отбросило, хотя уж против меня-то она ничего не имела.

Она весело крикнула:

— Н-ну?!

И подняла руку.

Мысленное давление сразу усилилось, сделалось таким, что на месте оставаться было просто невозможно и парни кинулись прочь. Верхние — сначала в стороны, в поле, чтоб нас обойти десятой дорогой, а потом уже — вниз, в село. Они почти сразу исчезли в темноте, только топот ещё долго был слышен в неподвижном тёплом воздухе.

Верка стояла посреди дороги и смотрела им вслед, а я смотрела на Верку. У неё было весёлое и злое лицо. Она ни чуточки не испугалась!

— Никому не говори! — это был почти приказ.

Я кивнула. Тогда мне показалось, что Верка гораздо старше меня, хотя ей тоже только четырнадцать. Каждый из нас пытался внушать свои мысли людям — ничего не выходило. Верка тоже говорила, будто у неё не получается, а на самом деле то, что сделала она сейчас с парнями, мы умели делать только с животными…

И вот сейчас я вспомнила тот случай. Хорошо бы иметь такую силу. Или уметь колдовать… Стоп! Есть идея!

Настроение стало замечательным.

Я придумала, как отомстить Крапивихе.

Я с трудом дождалась ночи. Наконец Владимир Борисович и тетя Оля уехали в свой дом в деревню, где жили все мы, пока были совсем маленькие, наши разошлись по комнатам, одна за другой погасли полоски света, выбивающиеся в коридор из-под дверей. Дженни процокала когтями по коридору и с грохотом — словно мешок костей упал — завалилась на пол возле комнаты Верки и Ани. Она там всегда лежит по ночам, потому что выбрала Аню главной хозяйкой.

Примерно через час в доме все уснут и можно будет уйти незаметно.

На маленьком плато высоко над фермой есть древние гробницы из огромных каменных плит. Их называют у нас «Чёртово кладбище», хотя на самом деле это могилы первобытных людей. Так вот, давно, два года назад, Римка, у которой мать в школе техничкой работает, рассказала мне, что если ночью на Чёртовом кладбище над самой большой гробницей сказать заклинание против твоего врага, с этим врагом обязательно случится какое-нибудь несчастье. Я даже переписала заклинание и спрятала бумажку в конверт с родословной Боргеза.

С одной стороны верить в такие рассказы — просто детство, но с другой стороны… Если рассказать в селе, что мы умеем мысленно разговаривать с лошадьми, тоже не поверят, скажут: «Глупости». А колдовство и магия точно существуют. У меня доказательств нет, но если бы ничего такого не было на свете, было бы скучно жить.

Время текло ужасно медленно. Я лежала под одеялом одетая — если кто-нибудь заглянет, то увидит мирно спящую, а не готовую к походу Светку — и вспоминала сегодняшнюю тренировку.

…Только я вошла в денник, Боргез сразу почуял неладное, хоть я и старалась удержать эмоции под замком, и уж конечно не показывала жеребцу мысленные картинки того, что случилось. Он как обычно заржал, когда услышал мой голос — издал тихое «го-го-го» одним трепетанием ноздрей — и как обычно нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока я отодвигала тугой засов на дверях. Но потом вместо того, чтобы дружески толкнуть мордой в грудь — обычно я от этого отлетала к кормушке, — строго и внимательно посмотрел мне в глаза. Я похлопала его по шее. Он почувствовал, что мне больно и начал сосредоточенно обнюхивать меня с головы до ног, пытаясь выяснить, что случилось. Пришлось объяснять, что всё в порядке, но жеребец не поверил мне и вёл себя очень аккуратно.

Смирно стоял, пока я чистила его.

Не сдёрнул зубами у себя со спины вальтрап, когда я нагнулась за седлом.

Не рвался вперёд и не кричал, громко возвещая о себе, в то время как я вела его в поводу из конюшни.

От ворот фермы до конкурного поля шёл спокойным шагом, хотя весь дрожал от желания хорошенько скозлить.*

Я думала, что он зато отыграется во время работы, но этого тоже не случилось, хотя позади нас в смене Баянист готов был выскочить из шкурки, взвизгивал и брыкался, явно подбивая соседа-соперника на такое же безобразие. И рысь у Борьки была сегодня какая-то непривычно мягкая.

Владимир Борисович подозвал меня:

— Света, он овёс проел? Вялый какой-то…

— Да нет, просто спокойный. Ел хорошо, кормушка пустая. И ногу я смотрела — всё в норме.

На второй тренировке Ольгерд тоже почуял, что со мной не всё в порядке, но понял это по-своему. Решил, что именно сегодня сбудется давняя его мечта. И когда я остановилась поправить стремя, он понял, что нужный момент настал — во-первых, я сидела в седле чуть боком, возясь с поломавшейся пряжкой на путлище**, а во вторых, подвернулся повод испугаться — как раз небольшое облачко закрыло солнце.

Серый сделал вид, будто внезапное потемение привело его в дикий ужас, шарахнулся в сторону, упоённо скозлил и рванул на конюшню, опустив голову и брыкаясь.

Он почти подловил меня, я повисла у него на боку и удержалась только потому, что у него не хватило соображения кинуться в сторону, противоположную той, с которой сломалась пряжка. А так — Ольгерд не успел даже выскочить с поля, как я снова была в седле и через секунду поймала серого на повод, повернула и остановила.

Переходя на шаг, Ольгерд шумно, разочарованно вздохнул.

Как ни странно, очередная рысачья штучка успокоила меня гораздо лучше, чем бережное отношение Боргеза. Удалось отбросить посторонние мысли, сосредоточиться на работе и потом, после тренировок, вести себя как обычно.

…Наконец прошёл час. По идее, все уже заснули. Я тихонько встала, натянула джинсы, свитер, обулась. Подумала и сняла с вешалки ветровку. Стараясь не заскрипеть, открыла окно. Конечно, можно было бы выйти через дверь, но от этого больше шуму.