Сергей Гребенников - «Отчаянный», отчаливай!

По совместительству ему поручили делать шумы. В первом акте, например, ему надо было перед приездом Чацкого изобразить при помощи двух колотушек звук подъезжающей кареты. И вот за несколько дней до премьеры Виктор отвел меня в сторону и конфиденциально поведал:

— Вообще-то есть у меня одна идея. Насчет шумов. Нельзя успокаиваться на достигнутом.

Я вздрогнул.

— Нет, лучше не надо, — твердо сказал я, — все твои идеи граничат с катастрофой.

Однако Виктор меня не послушался и на генеральную репетицию принес какой-то ящик, напоминающий шарманку, нажал на кнопку, и из ящика послышался настоящий конский топот и скрип подъезжающей кареты.

Все были в восторге.

На первом спектакле, когда я в костюме Чацкого стоял за кулисами и в сотый раз повторял шепотом: «Чуть свет уж на ногах… И я у ваших ног!», Витька включил свою шарманку и вместо приближающегося топота копыт из нее послышалось шипенье, похожее на урчанье в животе у бегемота. Потом что-то взорвалось у него в ящике, и повалил дым, густой и ядовитый. Лена Косичкина, играющая Софью, чихнула раз, другой, заревела и выскочила за кулисы.

— Ты, ты! — бросилась она к Витьке, который пытался под Петрушкин халат запихнуть злосчастное «изобретение». — Я так переживала. А ты сорвал всю сцену!

И она зарыдала на плече у нашего директора Сергея Капитоновича.

На этот раз и я разозлился на Витьку страшно. Ведь я уже готов был выскочить на сцену с развевающимся шарфом и поразить зрителей вдохновенным чтением грибоедовских стихов.

— Эх, ты! — подскочил я к Витьке, хотел сказать ему что-нибудь безумно обидное, но, ничего не придумав, с ненавистью прошипел по складам: — Про-фес-сор!

Спектакль был сорван.

Профессора отчислили из этого, четвертого по счету, кружка.

…Домой мы возвращались вместе.

— Теперь все! — сказал мне Виктор. — Больше… не переступлю порог этого дома. Не везет мне здесь, — с гамлетовским выражением на лице произнес он, и его торчащие уши еще больше покраснели.

Каково же было мое удивление, когда Сергей Капитонович через несколько дней сказал мне:

— Пригласите ко мне Витю… Ну, этого вашего Профессора… Скажите, что я жду его. Пусть приходит непременно!

Сергей Капитонович дал мне маленький зеленый конверт, на котором был напечатан Витькин адрес, а внизу стояло: «В. Егорову» (лично).

Я тут же помчался к Виктору. Стучусь. Открывает мне сам Профессор. Я с ходу заявляю ему: мол, так и так, директор тебя вызывает в Дом пионеров…

Витька заморгал глазами, потом как-то жалко так развел руками.

— А за что? За шахматный столик мамка деньги уплатила прямо в получку…

Тогда я вытащил из кармана зеленый конвертик. Профессор разорвал его. Там оказалась записка от Сергея Капитоновича, которая начиналась словами: «Уважаемый товарищ Егоров В. В.!»

Витька прочел записку, тут же оделся, и мы вдвоем направились в Дом пионеров.

Когда мы вошли в кабинет, Сергей Капитонович встал из-за стола и протянул Витьке руку.

— Что это вас, молодой человек, давно не видно? — спросил он.

Профессор пожал плечами, покраснел и потом еле слышно произнес:

— Меня здесь все презирают. Неудачник я.

Сергей Капитонович расхохотался.

— Сколько тебе лет, неудачник?

— Одиннадцать с половиной.

— В эти годы неудачников не бывает. Неудачники появляются значительно позднее. А чтобы с тобой этого не случилось, не прячься дома. Выбери себе любой кружок, приходи и занимайся.

Витька с минуту подумал и спросил:

— А в математический можно?

Я аж крякнул от такой неожиданности и подумал: «Ну берегись, высшая математика! Сам Профессор приближается! Уж он-то сделает так, что дважды два будет не четыре, а восемь, или заставит цифры плясать, как плясали шашки на доске».

Я думал, что Сергей Капитонович в ответ на такую дерзость затопает ногами, выгонит Витьку из кабинета, но он только улыбнулся и как бы про себя проговорил:

— Ну что ж… Математика так математика. В некоторых людях она воспитывает настоящую творческую дисциплину. Что ж… Может быть, ты и прав. Я помогу тебе поступить в математический кружок.

Потом он подошел к Витьке, погладил его по белобрысой голове и произнес:

— Только не надо отчаиваться, неудачник! Верить надо в свои силы, надо мечтать!

Я возвращался домой и думал: а что бы я сказал, если бы Сергей Капитонович спросил о моей мечте? И в те годы я верил, что стану великим артистом. Мне чудились ослепительный свет рампы, корзины цветов за кулисами, а в Москве на Арбатской площади — реклама нового фильма, в котором я играю главную роль. И мое лицо — огромное, величиной с троллейбус, нарисованное разноцветными красками…

Увы! Только значительно позже я понял, что великого артиста из меня не получится, что в жизни есть многое другое, не менее интересное, чем искусство театра. И постепенно любовь к литературе, к педагогике взяла верх над моим прежним увлечением.

Тогда я был твердо убежден, что новая Витькина блажь кончится крахом. Смешно было видеть белобрысого Профессора среди солидных старшеклассников, большинство которых носили очки и даже в трамвае говорили о дифференциальных вычислениях и теории относительности. То, что Витьку выгонят из этого кружка, в этом я ни секунды не сомневался. Ведь даже по возрасту Витька был значительно моложе наших «математиков».

А вскоре мы переехали в новую квартиру, в другой конец города, и я распрощался с нашим районным Домом пионеров и с Виктором Егоровым.

И вот совсем недавно, несколько дней назад, я открыл «Учительскую газету» и вдруг увидел, что с первой страницы смотрит на меня белобрысый Профессор — Витька Егоров. Нос у него наморщен, и складочки, ставшие теперь уже заметными даже на фотографии, разбегаются в разные стороны, как солнечные зайчики, и кажется, что он вот-вот скажет: «Вообще-то есть у меня одна идея…» А под фотографией было подписано: «В. Егоров, профессор, доктор физико-математических наук».

…Я смотрел на Витькин портрет и думал: «А что, если бы Сергей Капитонович не вызвал его к себе? Так бы остался наш Профессор ходить в неудачниках. И думал бы до сих пор, что его „все презирают“. И ни за что, ни за что на свете не поверил бы он в свои силы, если бы не наш Сергей Капитонович…»

А мы, мы, конечно, были ужасными оболтусами — ведь мы столько раз поднимали Витьку на смех за его чудачество! И уж если в чем и были правы, то только в том, что задолго до всех ученых комиссий присвоили нашему белобрысому другу звание профессора.

— Спасибо, Петр Андреевич, поддержали, — заулыбался Пашка Быков. — А то бы нас девчонки совсем загрызли за прозвища…