Радий Погодин - Дверь

- На обувь никогда не жалей, - поучала ее Елена Матвеевна. - Пусть пальто будет из дерюги, но обувь - удобная и элегантная.

У Зины Елене Матвеевне понравилось - бедно, но без притязаний, без претенциозной нищеты.

- Знаешь, этот самодеятельный модерн: дощечки, обожженные паяльной лампой, макраме. Зина, если я к тебе с друзьями забегу? - спросила Елена Матвеевна, внимательно Зину оглядывая.

- Пожалуйста, - прошептала Зина, предчувствуя крутой поворот в своей жизни.

Когда она рассказала о встрече Нюрке, Нюрка вздохнула и долго курила.

- Сапоги хорошие, - сказала она наконец. - Смотри не дай себя втянуть.

Елена Матвеевна и устроила Зину на курсы массажисток при Институте красоты и на платный семинар иглоукалывания и тибетской медицины. Вернее, не сама Елена Матвеевна, а поджарый, спортивного вида мужчина с каучуковой походкой, в серо-малиновом и черно-белом, человек, как он говорил о себе, нетипичный. Имя его Зина старалась не вспоминать. Называла его ракетоносителем. Он и диплом об окончании медучилища Зине принес. Без диплома на курсы при Институте красоты нельзя.

- Послушай, Александр Иванович, когда я с этим "носителем" легла, нужно ведь когда-то становиться женщиной, я знаешь о ком думала, - о том Льве. И я внушала себе, что это он. Иначе бы я сдохла. И потом, когда я спала с кем-нибудь по необходимости, я всегда представляла себе того Льва.

Я все время искала его. Это вошло у меня в привычку. Я и сейчас нет-нет да и вытяну шею и таращусь поверх толпы.

На работе Зину ценили. Она умела увлечь своих дам разговором: много читала, ходила на выставки и в филармонию. Сначала ее заставляла Елена Матвеевна, потом она и сама втянулась. И Нюрку втянула.

Еще Зина ходила по вызовам. Есть дамы, которые просят сделать массаж на дому, - это толстухи. Зина погружала свои сильные пальцы в деформированную, в складках и валиках плоть.

Попервости она толстух презирала: деньги с них драла несусветные: "У меня такое ощущение, что я от них отмыться не могу, мне на дорогой шампунь нужны деньги и на хорошее мыло". Потом начала их жалеть. Среди толстух были артистки, преподавательницы - короче, те, кто вынужден много бывать на людях. Все они говорили: "Зиночка, девочка, спаси, я и не ем - толстею, и не дышу - толстею". Зина применяла к ним иглоукалывание и тибетскую медицину. Но главное - вселяла в толстух волю к победе. "Очень вредно, что вы стесняетесь своей полноты. Сутулитесь. Горбитесь. Выше голову! Распрямляйтесь! И полноту, и загривок нужно носить как бальное платье". Зина сбивала толстух в кучки, водила их по выставкам и в мороженицу. С Зиной толстухи чувствовали себя атлетически.

О Зине пошла слава. Ставки возросли.

Зина приспособила Нюрку к массажу. Сначала толстух. Но у Нюрки это дело не пошло. Толстухи ее не приняли. Нюрка насобачилась мять, как она говорила, "засолков" - мужиков, у которых соли. Толстяками Нюрка не гнушалась тоже. Особо чтила чудаков - лодырей, считающих массаж спортом богатых. Этих Нюрка мяла с особым усердием. Говорила: "Чтобы чувствовали себя чемпионами. Эх, как они после массажа вскакивают, глаза блестят, и прямо к телефону, если жены дома нету. "Але, але. Елизавета Степановна? Елизавета Степановна, не встретиться ли нам, что ли, сегодня? Можно сейчас. У меня, знаете ли, подъем чувств".

Работу на стройке Нюрка не бросала. "У засолков мне уважение, а на стройке - почет".

Зина очень уставала. Включала проигрыватель и ложилась в ванну, в хвойную воду.

Елена Матвеевна одобрительно кивала головой: "Вот ты и выросла. Теперь тебя в самый раз выдать замуж". "Рано, - думала Зина. - Я еще не готова к этому". Был у нее "Жигуль", записанный на отца, была японо-американская радиосистема "Пионер". Книг было много. Девчонки к ней приходили из шикарных чашек чаю попить. Но все реже и все в меньшем числе. Одни не выдержали, разъехались по своим городам, скучая по близким людям, по привычному укладу, по родной почве. У других стало туже со временем, у третьих пропала охота к чаю.

Были на Зине серьги. Были на Зине кольца. Сочинский загар не сходил с ее кожи.

Но иногда ей начинало казаться, что все вокруг неживое, что это такая игра с туманом, что все из тумана - парообразное, зыбкое.

Елена Матвеевна говорила, что самое важное в жизни - степень независимости от среды и социума. Какая разница, кому ты делаешь витаминную маску, - жене спекулянта или жене академика? Твой клиент должен быть при деньгах. Можно ли стать совершенным? Можно. Динамические условия для этого существуют. Нет условий экономических для каждого. Так что красота и совершенство - иллюзии людей, располагающих средствами.

Придет какая-нибудь глупышка-блондиночка и попросит, моргая и пачкая тебя тушью: "Пожалуйста, витаминную маску". А что ей витаминная маска, если она раз в год. Ей нужно несколько раз сделать маску из бодяги, чтобы кожа очистилась, угри прошли, тюбаж, а затем витаминную и цветочную маски с лепестками роз в неделю по два раза. Тогда она будет не блондиночка, а блондинка. Зинуля, во что это ей обойдется? Не говоря о маникюре, гриме и прочем? От зарплаты ей на чулки останется?

После таких бесед Зина казалась себе ненужной, а ноосфера - так Елена Матвеевна называла город - парообразной и ирреальной. Хотелось сильно удариться головой обо что-нибудь твердое.

В один из дней, когда у Зины было такое вот настроение, приехал отец. Она пришла усталая домой, пошла в ванную. Он что-то раскладывал на столе. Потом и говорит:

- Зинаида, слышишь? Интересная вещь получается.

Когда Зина, в розовом халате, в облаке аромата от наследников Кристиана Диора, подошла к столу, отец пододвинул ей кучу фотографий. Это были Зинкины детские и школьные карточки...

- Ну и что? - спросила Зина. Ей хотелось чаю или холодного тоника.

- А вот другая концепция, - сказал отец. - Ты посмотри внимательно обе кучки. Только внимательно, Зинаида, вдумчиво. - И откинулся на спинку кресла.

Во второй кучке были снимки из ее теперешней жизни, в основном южные. В основном в подпитии или во время застолья. Не вульгарно - без открытых ртов. Без хепи эндов. Зина бросила взгляд на школьные карточки - там она все время куда-то шла: с рюкзаком, с красным флагом, с собакой, с мячами, с провизией. Там ее премировали, там она побеждала. Получала дипломы. Читала, закусив губу от переживания. Там она не стеснялась сидеть у костра к фотографу задом. Там она не стеснялась орать и петь во все горло. Там в ее глазах не было паров и туманов. А как красиво взлетала она над сеткой. Столько мощи и атлетизма было в ее разящем теле. Там вокруг нее всегда были люди, люди: они с ней, она с ними.

В другой кучке томилось всезнайство, скучающая снисходительность, понимание пустоты и жертвенность - всегдашняя готовность открыть газовую духовку.