Мария Прилежаева - Юность Маши Строговой

"Наверно, Дима Звягинцев", - подумала Маша.

К его голубым глазам и всему облику подходила фамилия Звягинцев.

В перемену ребята окружили воображаемого Звягинцева. Чем-то они были весело возбуждены. Мальчик оказался Володей Горчаковым. Действительный же Звягинцев, широкоплечий, длинноногий подросток, сидел на последней парте, и только он один подошел в перемену к Маше и спросил:

- А какие книги читать про войну, где герои ребята?

Маша назвала Гайдара. Он читал. Она назвала еще несколько книг. Их он тоже читал.

Когда Маша вошла в учительскую, Борисов учтиво осведомился:

- Что скажете?

Маша ничего не собиралась говорить, но, раз уж он спросил, ответила:

- Чудесно прошел урок! Какие славные ребята! Умненькие!

У Борисова была привычка смотреть не прямо в глаза, а куда-то выше. Рассматривая Машин лоб, он сдержанно произнес:

- Советую с первых же дней не выпускать из повиновения этих умненьких, славных ребят, пока они вам не сели на голову!

Маша пожала плечами и не ответила.

Пусть бы он услышал ее урок!

Вопрос Звягинцева о книгах вселил в нее беспокойство. Она на весь вечер ушла в районную библиотеку и перерыла там множество книг.

Между другими попалась одна, небольшая, в бледно-зеленой обложке:

Памяти младшего лейтенанта...

Будто кто-то схватил за горло, стало трудно дышать.

Почему в глазах твоих навеки

Только синий, синий, синий цвет?

Маша читала повесть о сверстнике, товарище Сергея и Мити.

Его мечты хватило б жизни на три

И на три века - так он ждал труда.

В День Победы сын не вернется обратно:

И он прильнул к земле усталым телом

И жадно, разучаясь понимать,

Шепнул земле - но не губами, - целым

Существованьем кончившимся:

М а т ь.

Маша уронила голову на стол, где лежала зеленая книжечка - кусочек боли, призывающей к мщению. Глыбой навалилась на нее чужая боль. Разве чужая?

Эта книга перевернула ей сердце, она отвечала на мысли ее об искусстве; сама искусство, она стреляла по врагу; "врываясь в канонаду", она звала:

Вся жизнь моя, вся боль моя - к оружью!

Поэт не подозревал, что юная учительница, один день проработавшая в школе, примет эти слова для себя как приказ. Во всяком случае, он не мог слышать тот разговор, который она с ним вела, читая и перечитывая поэму.

"Вы помогли мне, - думала Маша, обращаясь к поэту. - Пусть все мои мальчишки заменят вам погибшего сына. Они не отдадут никогда то, что он защитил от фашизма. В этом я вам клянусь".

Она торопила завтрашний день и готовилась бесстрашно встретить любое препятствие, но только не то досадное и просто смешное, какое ждало ее в школе.

Придя в класс, Маша прежде всего разыскала глазами двух своих знакомцев.

Звягинцев спрятал в парту какую-то книгу. Горчаков подавил гримаску, ответив на взгляд учительницы наивным, но чуть обеспокоенным взглядом. И только потому, что Маше запомнилась фамилия и лицо этого мальчика, она решила его спросить:

- Горчаков, расскажи, что ты усвоил из вчерашней беседы.

Горчаков в замешательстве поднялся.

- Выйди к столу, - сказала Маша.

Она не знала, что ответ у стола в представлении ребят связан с отметкой.

- Мария Кирилловна, я больше не буду! - виновато признался Горчаков.

Класс затих. Маша растерялась.

- Я никак не ожидала, - строго произнесла она, стараясь между тем понять, что все это значит.

Поднялся сосед Горчакова, Шура Матвеев, чистенький, спокойно-вежливый мальчик, и учтиво объяснил:

- Мария Кирилловна, Горчаков не один виноват. Мы ему не поверили, что он целый час просмеется по-индейски, а он нам доказал.

Маша вспомнила вчерашнюю гримаску Горчакова. Открытие ошеломило ее.

- А что такое смеяться по-индейски?

Ребята пустились наперебой объяснять. Выяснилось, что индейцы умеют смеяться беззвучно, почти не делая движений губами. Что индейцы благородны и смелы. Не бросают в беде. Презирают трусов. Не прощают измены. Что у индейских племен есть воинственный клич...

Вчерашней молчаливости не осталось и следа.

- Довольно, - прервала Маша. - Вы будете рассказывать мне не об индейцах, а о том, что слушали вчера.

- Я не понял, - ответил Матвеев.

- А ты?

Дима Звягинцев долго вылезал из-за парты. Испытывая, должно быть, неловкость, он уныло сказал:

- Я тоже не понял.

- Я слышал, вас огорчили сегодня? - почти вкрадчивым тоном спросил Борисов.

Откуда он мог узнать, если Маша только сейчас оставила класс? Но если слышал, так слышал. Кроме того, она не собиралась ничего утаивать.

Она изложила все по порядку.

- Вот вам ваши умненькие мальчики! Фамилии? - спросил Борисов.

- Какие фамилии? Зачем?

- Затем, чтобы наказать виновных и сразу пресечь хулиганство.

Он перебирал длинными, тонкими пальцами бумаги на столе. Маша видела, он ничего не ищет, просто пальцы его привыкли всегда двигаться.

- Нет, - возразила Маша, чуть не плача от обиды, - я не скажу вам никаких фамилий.

Пальцы на мгновение остановились и снова заработали.

- Я сделаю все, что нужно, сама. - Она выбежала из учительской, но тут же вернулась. - Евгений Борисович! (Он не шевельнул головой.) Евгений Борисович, дело не в том, что они смеялись по-индейски, а в том, что я плохо прочитала лекцию. Уж если кто виноват, так одна только я.

У Борисова была странная манера разговаривать. Он так медлил с ответом, что собеседник невольно начинал чувствовать себя неловким и глупым. Так, по крайней мере, почувствовала Маша.

- Напрасно вы читаете лекции, - равнодушно возразил он. - Лекции читают в вузах, а не в шестых классах школы. Я полагал, что вы владеете в какой-то мере методикой.

Кончились уроки. Возвращаясь домой, Маша увидела в нескольких шагах впереди Нину Сергеевну и Ускова. Усков держал под мышкой толстый портфель и время от времени размахивал свободной левой рукой.

В детстве, может,

На самом дне,

Десять найду

Сносных дней,

услышала Маша и не стала догонять.

В почтовом ящике лежало письмо.

"Милая Маша! Должно быть, я тебя на счастье повидал в Москве. Которые сутки мы в непрерывном бою, а я ровно заколдованный: ни разу не царапнуло. А бои теперь не то, что раньше: идем вперед. Бьем поганых фашистов и будем бить, пока духу их на нашей земле не останется. Маша, помню тебя каждый час! Кончится война, уехать бы нам с тобой во Владимировку!

Школа у нас хорошая, знаешь сама, с Пелагеей Федотовной тебе работать будет весело, а я жду не дождусь, когда выйду в поле. Я, Маша, о деревенской работе подумаю - сердце зайдется! Стосковался, нет мочи!

Милая Маша, а еще болит у меня сердце из-за тебя. Мне тебя жалко, ты мне всех на свете дороже! А мучаюсь я сомнениями оттого, что чувствую горе у тебя на душе. Ты из-за горя и ждать меня согласилась. Может, каешься теперь? Не кайся, Маша! Если не в силах связать свою судьбу с моей, оборви лучше разом. Я не упаду духом - закалился. Люблю тебя на всю жизнь, а принуждать и неволить не хочу. Мне твое счастье дороже собственной жизни. Решай, Маша, как тебе лучше, и напиши мне все прямо, по-честному.