Федор Кандыба - Бетонщик Марусин

Лет пятнадцать назад в небольшом приморском городке Туапсе появился рабочий-строитель, по фамилии Марусин. Это был рослый человек с военной выправкой и серьезным лицом. Приехал он из тогдашней Саратовской губернии вместе с пестрой, разноголосой толпой рабочих-сезонников, искавших заработков в теплых краях, и поступил на работу в порт, на строительство.

Туапсинский порт был самым близким выходом к морю для богатой грозненской нефти, и строительство там по тем временам шло большое. Строились жилые дома, баки для нефти, склады, мосты, расширялись портовые сооружения…

Марусин там был чернорабочим, так как ничего другого делать не умел, поэтому же ему приходилось заниматься различными делами и часто менять место работы.

И вот он работал с каменщиками: носил на «козе» кирпич на леса, лотом возил воду, копал землю под фундаменты, перетаскивал с места на место железо, дерево и песок. После этого бил камень или помогал плотникам и сам понемногу плотничал, а затем опять переходил к каменщикам.

Строительное дело ему нравилось. Он присматривался к каждой работе и каждую старался делать по-военному — быстро и хорошо. Если это сразу не удавалось, он злился, но от своего не отступал, пока не добивался того, чего хотел.

Гаврил Васильевич Марусин был военным человеком и привык, что приказ — это закон, который надо выполнять во что бы то ни стало. Так учил своих бойцов Чапаев, под началом которого Марусину пришлось воевать в гражданскую войну, и Марусин усвоил это раз и навсегда.

Товарищи по работе быстро оценили исполнительного и аккуратного Марусина и заинтересовались им. Рассевшись вечером где-нибудь под деревом, они часто просили его рассказать о своей прошлой жизни, о гражданской войне и о Чапаеве.

— Рассказывать особенно не о чем, — отвечал Марусин, но потом увлекался, и слова у него лились сами.

— До гражданской войны никакой у меня жизни не было. Ну, был мальчишкой, пас скотину, как и все вы, бывал бит за то, что хвост теленку оторвал, за то, что верхом на поповском борове ездил, и за многое другое по любому случаю. Потом поехал в город Саратов, и снова ничего интересного — та же забитая жизнь.

Там попал в грузчики к подрядчику Клейменову, — может знаете, видный такой, который на тысячном вороном рысаке Змееныше носился по улицам и гикал страшным голосом, чтобы ему давали дорогу. Ну, так вот у этого самого хозяина я носил пятипудовые кольца проволоки и гнулся под мешками с мукой. А спал на нарах в землянке, подушкой мне были штаны, а матрасом и одеялом — грязный и рваный мой рабочий пиджак.

От этой жизни меня избавила Красная армия. Я попал в Пугачевский полк, и когда мы приехали на уральский фронт, Чапаев вышел к нам и начал так говорить, будто знал всю мою жизнь лучше меня самого, и его слова били мне в сердце. Вот тогда-то я и понял, от чего происходило все мое горе, и узнал, что надо делать, чтобы никогда и ни для кого не вернулась прошлая жизнь.

И как сейчас звучат в моих ушах слова, которыми закончил свою речь Василий Иванович:

— Теперь, товарищи, вы — бойцы Двадцать пятой чапаевской дивизии и должны знать наши правила. Правила простые: дисциплина, смелость и преданность делу революции. И порядок такой: вперед под нашей командой — сколько угодно, а назад ни шагу — иначе своя же пуля уложит на месте. Значит, вперед, всегда вперед и только вперед!

Вот эти слова Чапаева, — продолжал Марусин, — я запомнил крепко и дал себе слово стать настоящим чапаевцем, таким, чтобы мог Василий Иванович перед самим Лениным сказать: «Вот мой боец и ученик — Марусин».

Я старался всегда и во всем подражать Чапаеву, и когда мне приходилось трудно, я думал, как поступил бы на моем месте Василий Иванович, и вспоминал его гордые слова: «Вперед, всегда вперед и только вперед», и старался их выполнять, сколько было сил.

Чапаев был великий полководец, а я — простой, рядовой боец, и, может, смешно было мне тянуться за ним, но уж больно он мне нравился… А видел я его часто, чуть не каждый день. То он приходил к нам ночью на привал, говорил с нами, ел из одного котла и пел песни, то, сверкая шашкой, вел в атаку на белых, то устраивал нам смотр или вихрем мчался вдоль фронта…

После гибели Чапаева я не забыл его горячих слов. С ними два раза прошел с боями через Урал, воевал в Сибири, бился на польском фронте и доходил до самой Варшавы. Я помню свое обещание и сейчас, а чапаевские слова буду нести всю жизнь…

— Хорошо, боец, — сказал однажды старик-бетонщик, — а как же ты, военный человек, попал в строители?

— Очень просто, — отвечал Марусин. — Отвоевал четыре года, вернулся к обгорелым колышкам отчего дома и стал думать, как жить дальше. Подумал, подумал… От крестьянского хозяйства отстал, нужно что-нибудь другое искать. И поехал с сезонниками на строительство.

— И что же, доволен? — спросил старик.

— Отчего же не доволен? Я не жалуюсь. Только одно плохо — нет у меня профессии. Я думал: строить — всюду то же самое, что в деревне избу рубить и после мазать. А выходит, дело совсем не простое: всюду нужна специальность. Вот из-за этого я ни к чему не могу приспособиться и ничему еще не научился.

— Так за чем же остановка? Просись к нам бетонщиком, — предложил Марусину старик и прибавил не без гордости: — У нас, брат, такие мастера есть, которые строили первый в мире железобетонный маяк в Николаеве, когда ты еще под стол пешком ходил!

Бетонное дело понравилось Марусину больше всех других работ. Оно казалось ему самым интересным из всех, и он завидовал умению и знаниям бетонщиков.

Они брали мелко размолотый серый порошок — цемент, смешивали его с песком и щебнем или гравием на широком деревянном помосте. Получалась жидкая масса, которую они продолжали перемешивать лопатами, пока она не делалась ровной и одинаковой, как густая каша.

Эту кашу они накладывали в разрезанные пополам бочонки — окорёнки, торопливо несли наверх, на леса, и там укладывали в заранее приготовленные плотниками деревянные формы, внутри которых чернели сплетенные и связанные железные прутья. Деревянные формы назывались опалубкой и служили для укладки будущих колонн, балок, стен и перекрытий. А железное плетенье называлось арматурой и было скелетом будущих сооружений.

И вот бетонщики укладывали в опалубку бетон и плотно его утрамбовывали. Он тесно охватывал железный скелет и тут же начинал густеть и крепнуть, пока не превращался в единое тело — цельное, плотное и гладкое, как камень, высеченный из одной скалы.