Арсений Рутько - Пашкины колокола

Он бросился к двери, приоткрыл. Ага! Это из ершиновских покоев, в накинутой на плечи куртке, спускается сынок Ершинова Степка. Сладко позевывая, щурится в небо, где кружатся вороньи стаи.

Пашка тоже смотрит на них. В его голове проносится неожиданная мысль: а почему вороны не улетают вместе с другими птицами зимовать в теплые края? Надо у Люсик спросить, она все знает!.. Но случайная мысль тут же и забывается. Пашка с ненавистью смотрит в узкоплечую спину Степки, в коротко остриженный затылок.

Легонько пиная, Степка подгоняет Лопуха к конуре и пристегивает к ошейнику цепь. Это утренняя обязанность Степки, если "папаня" не выходит в ранний час во двор.

- Ну что?! Долодырничался, вислоухий? - В голосе Степки, однако, даже как будто звучит сочувствие. - Н-да, псина! Вот какие пироги! Отведут тебя, ушастый, на хомутовскую живодерню, и каюк тебе. Шкуру сдерут, пойдет на выделку, а мясо продадут на "козье" или "баранье" жаркое. На том для тебя все, концы! Может, подыхая, и поймешь, с кем след, а с кем не след дружбу водить. Разумеешь? Д-да! Ну, чего скулишь? Жрать просишь? А вот кормить тебя, дурачину, нынче папаня не велел. И согласись сам: ни к чему! Так и так подыхать!

В дверную щель Пашка слушал Степкины рассуждения и скрипел от бессильной ярости зубами. Вот ведь уродится такая гадина!

Степка ушел в дом. Глядя на тоскливо повизгивающего Лопуха, Пашка ругал себя последними словами: не вынес утром собаке поесть. Он-то хорошо знал, что такое голод: все мысли вокруг жратвы крутятся. Но теперь вынести Лопуху можно лишь тогда, когда Степка и Танька уберутся в свои училища-гимназии, а сам Ершинов отправится в лавку или на склад. Потерпи, Лопушок, потерпи! Я тебя не забыл!

Пашка опрометью помчался на Большую Дворянскую - надо застать Люсик, пока в институт не ушла.

Она оказалась дома и, конечно, выслушала Пашку с тревогой, прикидывая вместе с ним, как спасти Пашкиного хвостатого друга. Она и сама любила зверей, рассказала, что в Тифлисе у нее под кроватью жили черепашка Снуля и еж Ух.

- Да, Павлик, - вздохнула она. - Много на свете недобрых, жестоких людей. Ты умница, что пришел ко мне, я вчера получила от папы денежный перевод. Мы выкупим Лопуха. У таких торгашей нет ничего, что не продавалось бы.

Пашка глянул с испугом и недоверием.

- Вы, Люсик-джан, хотите сами... к Ершинову? Да он скорее удавится, чем продаст. Особенно вам!

- А приказчик?

- Этот побоится! Вдруг Ершинов узнает - выгонит! Нет, Шиповник, не продадут они Лопуха...

Девушка с минуту молчала.

- Ты, Павлик, вывести Лопуха со двора можешь?

- Когда все уйдут - смогу! Я уж думал об этом, Шиповник-джан. Но ведь что получится? Выведу я Лопуха, он набегается всласть и опять к Ершиновым вернется. Какой-никакой, а дом, конура его там. Да и ко мне он привык. Обязательно вернется...

Люсик снова на минутку задумалась. А потом засмеялась - легко и беспечно.

- Знаешь что, Павлик? Ты только сумей его вывести! Мы его спрячем знаешь где?

- Ну? - с надеждой спросил Пашка.

- Во дворе студенческой нашей столовки. Будет караулить запасы тети Даши. А то она боится: обкрадут ее погреб. Ведь там и крупа, и мука, и капуста, на студенческие гроши куплены.

Пашка тоже от души рассмеялся:

- Здорово вы придумали, Шиповник! Там Ершиновым Лопуха никак не сыскать.

- Вот и договорились!

Так Лопух и поселился в сараюшке возле студенческой столовки. Тете Даше Пашка сказал:

- Лопушок мой дорогой будет верный сторож твой!

И уже знавшая всю "собачью" историю тетя Даша привычно шлепнула Пашку по затылку:

- Ишь ты, сочинитель какой!

- Это не я, теть Даш! Это Александр Сергеевич Пушкин!

- Скажешь! Лександр-то Сергеич когда жил?

- Ну, он про золотого петушка писал, а я на Лопуха переделал. Все равно сторож!

Лопух рыскал и носился по всему просторному двору без всякой привязи, всласть грелся на солнышке, улегшись у крыльца кухни. На улицу его не выпускали, но он не обижался на новую неволю - по сравнению с прежней она была сущим раем. И кормили тут сытнее, и цепь не душила горла, не рвала шею.

А Танька...

Она притворилась, будто и не было того злобного ночного шепота. Столкнувшись на улице с Пашкой, смотрела на него такими невинно-доверчивыми глазами, что мальчишка диву давался. До чего же ловко некоторые умеют притворяться!

- Ты все злишься на меня, кузнечик? - спросила девчонка с улыбкой, в которой не было и тени раскаяния. - Думаешь, я виноватая?

Пашка оглядел "принцессу", спросил:

- А наябедничал кто?

- Кому? Про кого наябедничал?! - Танька так искренне таращила глаза, что Пашка засомневался: а не правду ли говорит девчонка?

- Папане твоему! Про Лопуха, вот про кого! Что кормлю его! Донесла, да?! Куда вы его дели? На живодерку отвели, а?!

- Сам сбежал. И не виновата я ни перед тобой, ни перед твоим Лопухом! Зря зверем на меня глядишь! Да и разве сказать правду - ябеда? Врать-то, кому ни соври, грех великий, всегда и всем правду говорить надо! Об том и батюшка Серафим на уроках закона божия...

- У вас, у пузатых, одна правда, у нас - другая! - буркнул Пашка и зашагал прочь.

22. ВОЗВРАЩЕНИЕ АНДРЕЯ

А жизнь, хотя она и без колес, по выражению Андреича, катилась и катилась дальше.

Введенное Грузиновым "положение второй охраны" начало действовать. Для его поддержания начальнику военного округа пришлось стянуть в Москву воинские части из соседних губерний. Но, как Пашка не раз слышал в "красной", самой надежной опорой Временного правительства во второй столице России были юнкерские училища. Их в Москве насчитывалось порядком, и в каждом - несколько сот юнкеров. Сейчас из них ускоренно выпускались юные офицеры, которым предстояло сложить голову в боях "за веру и отечество" - царя больше не упоминали. Пополнялись училища из военных и зажиточных семей, на них временные правители могли положиться. "Нет, траурные странички "Нивы" не будут пустовать!" - однажды горько пошутила Люсик.

Да, царя не стало. Но проходили день за днем, и все возвращалось в прежнюю, наезженную колею. Ничто не изменилось - те же богатые заправилы заседали в городской думе, в земстве, в военно-промышленном комитете.

Так же ревели по утрам гудки Бромлея и Михельсона, Гужона и Листа, так же маялись у горнов кузнецы и подручные. Непрерывным потоком вывозились с заводов пулеметы и мортиры и те орудия, которые Николай Обмойкин называл "гаубийцами". И газеты снова трубили о войне за святую Русь, за веру православную до победного конца.

После занятий кружка Пашка любил провожать Люсик до дому, но так получалось не часто: то подружки торопили ее куда-нибудь, то провожали девушек ребята-студенты. Но сегодня Люсик задержалась в столовой, пошла домой одна - Пашка увязался с ней. И снова спросил ее о "нашей республике". Люсик ответила не сразу.