Степан Щипачев - Березовый сок

Протискалась в передний угол и сваха Василиса Егоровна - сестра Андрея, такая же, как и брат, бойкая на язык.

Последним пришел Балай. Его пригласили на свадьбу дружкой, чтобы кто-нибудь не напустил порчи на жениха или невесту. В деревне так много говорили о колдовских заговорах, что мать не решилась справлять свадьбу без Балая. Бабка Марьяниха при мне рассказывала матери, как на одной свадьбе жених сидел-сидел рядом с невестой - да как заблеет по-козлиному... А Балай-то не был приглашен. Пришлось жениховым родителям в ножки ему кланяться, чтобы снял это наваждение с парня.

Когда Балай прошел в передний угол, мать ему первому поднесла рюмку водки. Его широкое рябое лицо расплылось в улыбке.

В церковь поехали на пяти кошевках 1. (1Кошевка - выездные нарядные сани.) Под крашеными дугами брякали бубенцы и колокольчики, сбруя блестела медными начищенными блестками.

Когда кошевки скрылись из виду, собравшиеся поглазеть на свадьбу стали расходиться. Церкви в нашей деревне не было, и венчать поехали за четыре версты, в село Володино. Все знали, что молодых привезут из-под венца только к вечеру.

Изба сразу опустела. Дома остались только мать и бабушка, приехавшая из Камышлова на время свадьбы, да тетка Фекла. Они хлопотали около пышущей жаром печи, сажали в нее на железных листах сладкие пироги; слышался стук ножа и чугунного пестика в железной ступке. Готовились к вечернему свадебному пиру.

Я вертелся тут же. От соблазнительных лакомств мне нет-нет, да и перепадало что-нибудь; то сладкая вода, слитая с вымытого изюма, то косточки урюка, которые я тут же разбивал молотком, чтобы вынуть ядрышки.

Радовался я, должно быть, больше всех. И чужой-то свадьбы я не пропускал ни одной: вместе с другими ребятишками толкался там и глазел на всё, а тут свадьба у нас, в нашей избе! Я чувствовал себя героем. Мне казалось, что все ребятишки в Зареке с завистью поглядывают на меня и между собой говорят: "Степкин брат женится!"

Перед вечером в избу и во двор снова набилось много народу - ждали молодых из-под венца. Мы с Серегой и Гришкой не раз выбегали на дорогу, к берегу Полднёвки, посмотреть, не покажется ли на спуске к мосту свадьба. Но там было пусто. Только уже в сумерках, выбежав снова на дорогу, мы услышали звон бубенцов и колокольчиков.

- Едут! Едут! - закричали мы и со всех ног кинулись к избе.

Скоро все пять кошевок - одна за другой - подкатили к воротам. От взмыленных лошадей валил пар.

Дядя Федор - посажёный отец жениха - соскочил с облучка и вошел во двор.

Мать к этому времени нарядилась: надела кубовый в красный цветочек сарафан и высоко, под самой грудью, подпоясалась малиновым гарусным поясом. Была она еще статная, красивая.

Когда дядя Федор подошел к порогу сеней и, повернувшись лицом к воротам, постелил перед собой потник , мать с иконой в руках вышла из избы и стала рядом с ним. Молодые - сначала Павел, потом Аниска - пали перед ними на колени, прося благословения.

Когда гости сели за стол, сваха подошла к Аниске, расплела ее толстую русую девичью косу на две тоненькие, обмотала их вокруг ее головы и повязала Аниску платком уже по-бабьи: затянув узелок не под подбородком, а на затылке. Потом, как водилось, поднесла молодым зеркало и заставила их посмотреться.

В эту минуту от порога и с полатей, куда успели забраться некоторые мужики и парни, начали орать самые срамные слова про жениха и невесту. Лицо у Аниски стало пунцовым; она не знала, куда глаза девать. Павел нахмурился, тоже покраснев от стыда, но сделать ничего не мог. Был такой безжалостный обычай. Не орали только на свадьбах у богатеев. Там боялись.

Но и у нас крикуны тоже скоро приутихли.

- Андрюшка Кобыленок выпимши, ну его - связываться, - слышались приглушенные слова у двери.

Андрей действительно был навеселе и сам по-озорному поглядывал на крикунов, а кое-кого из них и поднимал на смех...

Свадебное веселье продолжалось за полночь...

1Потник - войлок, подкладываемый под седло.

11. СНОХА

Зима подходила к концу.

Учительница на уроках стала чаще на нас покрикивать, а кое-кого и дергать за ухо. Да и неудивительно. Как тут не напутать чего-нибудь в решении задачки или не сделать кляксу, выводя аккуратные буквы в линованной чистой тетрадке, когда на дворе так ярко светит мартовское солнце. Черная парта у окна, за которой я сидел, к середине дня становилась такой теплой, что мы с Гришкой после игры в снежки грели на ней руки.

Брат с матерью опять стали поговаривать о пахотных. Надвигалась весна, а сеять было нечего: пшеница, которую берегли на семена, была продана, чтобы справить свадьбу, а овса и вовсе не оставляли, рассчитывали весной у кого-нибудь прикупить. На еду хлеба тоже не было. Сидели на одной картошке.

Мать стала спрашивать у зажиточных мужиков, не нужен ли кому в борноволоки парнишка. С одним низовским мужиком она совсем было договорилась, но, когда через несколько дней пошла к нему попросить задаток, он сказал: "Степка твой, говорят, боронить не умеет. Я взял другого парнишку". Мать вернулась домой с пустыми руками.

Брат за меня обиделся, низовского мужика обругал, а меня, притихшего и смущенного, утешил:

- Ничего, Степша, не пропадем!

Перед самой весной брат съездил в Травяное к пахотному. Овса и пшеницы на семена он привез, но пахотного обзывал лиходеем и кулаком.

- За три мешка зерна весь наш покос отхапал! - возмущался он.

Но брат особенно не унывал.

- Ничего, заживем... Только бы посеять десятинки две... На Кудельку сходим. Вдвоем-то чего-нибудь подзаработаем, - шептал он, бывало, ночью Аниске, когда с полатей доносилось легкое похрапыванье матери.

Под лавкой, около двери, лежали его большие бахилы, измазанные грязью и навозом. После свадьбы брат и вовсе почувствовал себя хозяином в доме.

(1 Так называли у нас асбестовые прииски.)

Сильная и работящая, Аниска тоже сразу взяла на себя немалую часть женской работы в доме: носила на коромысле из проруби полные ведра воды, задавала Буренке корму, вместе с матерью перед праздниками мыла и скоблила ножом скрипучие половицы в избе. В отцовской семье у Аниски, кроме нее, еще были четыре девки - не очень-то разойдешься. Теперь ей, должно быть, не терпелось стать самостоятельной бабой. На мать она начала поглядывать косо: видно, про себя решила, что свекровь ей не указчица.

Я к Аниске вначале привязался: когда прибегал из школы, больше всего вертелся около нее. Но скоро она стала показывать характер.

Началось это с ватрушек.

Стоял у нас в амбарчике сундучок, и в нем лежали две ватрушки, оставшиеся от свадьбы. Я понимал, что они сберегаются для гостей и что трогать их нельзя. Но как-то раз, когда мать послала меня за чем-то в амбарчик, я не удержался и от одной немножечко отщипнул. Ватрушка показалась такой вкусной, что я не утерпел - отщипнул еще малость. На другой день я опять открыл сундучок. "Только вот эту завитушечку сверху отломлю и больше не буду", - думал я, но рука тянулась второй и третий раз.